На борту «Утренней звезды» - Пьер Мак-Орлан

— Эй, Нантез, давай сюда ром! Давай сюда ром, дружище!

Никто не ответил. Мы спустились по приставной лестнице и, войдя в комнату, увидели нашего доброго товарища распростертым на циновке, с перерезанным горлом; кровь текла из него, как из только что зарезанной свиньи.

— Это она украла ром! Рома здесь нет! — зарычал Мак-Гроу.

Супругу убитого нашли мертвецки спящей в нескольких метрах от белого домика. Совершенно пьяная, с флягой рома между колен, она разлеглась под деревом. Руки ее были в крови.

Когда ее подняли, чтобы повесить, она с трудом открыла глаза, улыбнулась и, чтобы не быть невежливой, попыталась поцеловать Питти и что-то произнести. Голова ее упала на грудь. Потребовались усилия трех человек, чтобы надеть ей на шею петлю, — так она была тяжела и неподвижна. В своем последнем сне она лепетала:

— Любовь! Любовь!

Питти потянул веревку. Когда негритянка почувствовала, что ее ноги не касаются земли, она внезапно открыла глаза, полные ужаса. Она умерла почти мгновенно и долго качалась, прежде чем остаться неподвижной, странно неподвижной среди шумящего леса.

XIII

После захвата брига, шедшего из Йорктауна в Виргинию, который сдался, как только заметил наше страшное знамя, было решено, что Питти примет командование над бригом и доведет его вместе с грузом до Острова Черепах. Старый охотник, который когда-то преследовал буйволов, должен был служить переводчиком между нами и испанцами из Маракайбо при продаже нашей добычи.

Питти взял с собой двенадцать человек с «Утренней Звезды», среди которых был и я, и мы поднялись на борт этого брига, называвшегося «Роза Марии». Хотя и не особенно приятно было перебираться на этот корабль, трудно управляемый из-за неудобного расположения его парусов, мы с легким сердцем покорились судьбе, ибо эта перемена вносила хоть некоторое разнообразие в наше не слишком удачное плавание вдоль берегов Мексиканского залива.

Мы подняли голландский флаг для большей безопасности, а также с целью обмануть французское военное судно, которое нас преследовало. Так как у нас на борту «Розы Марии» были только четыре пушки, Питти был не очень-то склонен вступать в бой с одним из этих корабликов.

Мы видели, как «Утренняя Звезда» удалялась вдоль берега, и сами с попутным ветром вышли в открытое море. Буйная радость охватила нас; Томас Скинс взял свою скрипку, из которой он умел извлекать скрежещущие, но не лишенные ритмичности звуки, а Жан из Дьеппа, которого просто называли Дьеппцем, затянул старую печальную песню галер.

Растянувшись под парусом, задевающим наши головы, мы слушали певца и скрежет отважного скрипача, как вдруг с правой стороны, среди тихого, залитого солнцем моря, мы заметили чернеющее, едва заметное суденышко. — Лодка! — закричал Питти. Мы все принялись рассматривать что чудо, и Томас Скинс, перестав играть, сказал:

— Это, по всей вероятности, беглый. Дадим ему подойти и возьмем его на борт.

Питти все время следил за лодкой и за человеком, ловко направлявшим ее к «Розе Марии».

— Здорово, — сказал Питти, — человек в лодке, на таком расстоянии от берега! Это все равно, как если бы мне предложили обменяться на этой палубе сигналом с каретой господина Коссэ, чтоб его черти побрали!

Между тем таинственный беглец перестал грести и поднял по направлению к нам свою страшно исхудавшую руку.

Мы бросили ему канат, который он ловко поймал. Он вскарабкался на борт «Розы Марии»с проворством обезьяны. Перешагнул через груду коек, покрытых брезентом.

И здесь все мы увидели, что этот ловкий матрос — мертвец. Кровь остановилась в наших жилах, пот выступил на висках. Питти стучал зубами и растерянно искал свою библию.

— Моя библия… — бормотал он, — в сундуке… — Он перекрестился.

Мертвый матрос, цвета старой слоновой кости, нехотя улыбался, растягивая губы. Он показался нам набальзамированным — или, точнее, пропитанным — морской солью. От него пахло йодом. От него пахло тлением.

Мы услышали его дрожащий голос. Ноги наши подкашивались. Страх закрутил нас в своем вихре. Мы наклонились над этим матросом, как над воронкой, образованной бурей.

Он сказал:

— Я — Николай Мойс из Роттердама. Мне двести лет, и тем не менее я самый молодой на борту корабля, осужденного на вечные скитания по морским путям, как Жуан-Эспера-Ан-Диос — по земным. Я был матросом. О, mein Herr! Я был бравым матросом с загорелым лицом, и вот судьба покарала меня за то, что я преступил святую клятву. В течение двухсот лет я натягивал паруса, раздирая руки в борьбе с суровой стихией. Двести лет я не ел овощей и не пил прозрачной воды из журчащего ручейка. Я хочу, чтобы молодая девушка обвила мою сухую шею, так как жар, который сжигает меня, может утолить только женщина хорошо известным вам способом.

Он остановился, отдавшись своей печали.

Когда сознание вернулось к нам, оцепеневшим при виде матроса, который, в конце концов, ведь был только обыкновенным мертвым матросом, Питти сказал:

— Слушай внимательно, Николай Мойс, ты здесь у себя дома. «Роза Марии» — это не «Летучий Голландец» (он перекрестился). Ты высадишься вместе с нами на Острове Провидения, и мы так познакомим тебя с Консептией с Борики.

— И с Жуанитой с Острова Голубей, — добавил я.

Мертвец поднял руки к небу. Потом растянулся на палубе и заснул, точно умер во второй раз.

Мы высадились с ним, целы и невредимы. На Острове Голубей шумели пальмы. В голубом небе прекрасные птицы расправляли свои пестрые крылья, а молодые девицы кричали от радости, когда мы разостлали на прекрасной траве китайские материи, составлявшие груз нашего брига.

Никто не мог оценить и понять нашего спутника. Так как он выглядел богатым в своей старинной и чистой одежде, одна из девиц обвила своими белыми руками его шею, но отвернулась, как только он попытался поцеловать ее в губы.

— Наконец-то, — сказал Николай Мойс, — сбылась моя мечта: я пил ключевую воду, — в это время он смотрел на ручей, к которому подошли козочки, чтобы напиться, — и я снова изведал ласку женщины.

Он выпил еще раз ключевой воды и попросил рому. Ему подали большой горшок, и он его выпил залпом.

Потом он снова сделался грустным, но не переставая повторял:

— Я пил ключевую воду, и меня обнимали белые руки.

В то время как мы занимались нашими делами или развлекались, Николай Мойс целыми днями смотрел на море. Надо сказать, что девушки относились к нему с затаенной опаской.

Однажды вечером Николай Мойс направился к бухте, где стояла на якоре «Роза Марии». Долго он смотрел на воду, плескавшуюся о борт корабля. Потом, не обращая на нас никакого внимания, он бросился вплавь, влез в свою лодку, привязанную к бригу, развязал канат и оттолкнулся веслом. Он греб прямо в открытое море, и скоро мы потеряли его из виду.