Иллюзии II. Приключения одного ученика, который учеником быть не хотел - Ричард Бах

Он замолчал.

Я вслушался в тишину.

— И? — спросил я. — Что она сделала?

— Ничего.

— Продолжай свой рассказ. Я хочу услышать, что произошло.

— Уже услышал. Рассказ окончен.

— А как насчет нас?

— Ничего. Мы — вымысел. Разве реальность как-то связана со снами?

— Что мы можем сделать, чтобы стать реальными?

— Ничего. Мы и так реальны. Глубочайший источник жизни внутри нас — любовь. Ничего другого не существует. Отражая реальность любви, мы не можем умереть. Мы не живем здесь, в мире пространства-времени. Ничто здесь не живет. Ничто вообще не живет, помимо любви.

— А в чем цель жизни здесь? — спросил я.

— Где?

— В пространстве-времени. На это должна быть какая-то причина.

— Нет. Реальность не разговаривает с верованиями и не слушает их. Реальность не принимает форм, поскольку формы ограниченны, а реальность есть Всё, без границ.

— И нет никакого значения, добры мы или злы? — спросил я.

— Нет. Что добро для одного, то зло для другого. Слова ничего не значат для Всего. Оно неразрушимо, оно вечно, оно — чистая Любовь.

— А мы — ничто? С точки зрения… Всего.

— Вся наша жизнь, — ответил Дон, — есть проявление Бытия, проявление Любви. Важно не то, что мы делаем, но сама любовь. Тебе не под силу это понять, пока ты живешь в мире пространства-времени, на Земле, где есть вера в увечье и смерть.

— Ты говоришь, что я могу в любой момент умереть?

Он рассмеялся.

— Любовь не может умереть, и ты это знаешь. Раздражение, ненависть, желание, чтобы дела обстояли не так, как обстоят, — все это уходит в тот самый миг, когда ты отпускаешь кажущийся мир. Уходит. А то, что реально, то, что не рассеивается, — остается твоим навсегда.

— Как только ты поймешь, что бессмертен, — продолжал он, — начни провозглашать силу Любви даже тогда, когда она невидима, и ты выйдешь далеко за пределы иллюзии пространства-времени. На протяжении всей истории единственная сила, которую мы никогда не теряем, — это наша сила освобождаться от пространства-времени — радость смерти, которая отнюдь не является злом, ибо она ко всем приходит с любовью.

— Так кто же тогда ты? Ты — всего лишь образ? Или друг, представляющий собой мыслеформу, которая является мне в те минуты, когда я готов умереть?

— Мы все происходим из верований в собственную смертность, — ответил он. — Таков и я.

— А как ты выглядишь? Когда не облачаешься в свою мыслеформу для меня?

— Никак не выгляжу. Формы не существует. Возможно, маленькая искорка света, возможно, нет.

— Когда-нибудь то же самое будет и со мной? Я — твой друг — не имею формы?

— Когда-нибудь? А может, уже сейчас?

Глава тринадцатая

Я не молю Сущее признать меня.

Я обращаюсь с молитвой к себе, чтобы признать Сущее — совершенную вечную Любовь, далеко превосходящую все мои глупые верования.

После одиннадцати месяцев веры в силу Любви я понял, что риск потерпеть неудачу остался позади. Я уже могу ходить, бегать, чувствую себя легким и здоровым — и нисколько не хочу быть таким, как прежде.

Мои помощники — те славные души, которые помогали мне каждый день, — отправились к другим пациентам, и история моего успеха стала частью истории их успехов.

Я готовлю себе нехитрую еду, самостоятельно выполняю упражнения, забочусь о своих шелти.

Оглядываясь назад — а я делаю это каждый день, — я задаю себе вопросы. Я понимаю, что нет такого явления, как смерть, полное прекращение осознания. Я понимаю, что мы можем переключиться с одного состояния сознания на другое — очень простой и легкий переход, простой, как пробуждение от сна.

Но для чего мне был нужен тот опыт в комнате-дирижабле, где никто не сказал мне ни слова? Другие, оказавшись на пороге смерти, получают словесные послания от людей, остающихся здесь. Тем не менее кто-то же повесил табличку: «Не выпади через дверь». Честно говоря, мне этот знак не был нужен. Я бы предпочел иметь проводника, который объяснил бы мне то, что я увидел:

— Добро пожаловать в сон о посмертной жизни. Я твой проводник в этом путешествии. Мы бы с удовольствием предоставили тебе аэроплан, но из-за того, что это твое путешествие было столь внезапным, я воплотил такую идею летательного аппарата, какую смог. Надеюсь, что тебе здесь комфортно. Ты получишь три шанса остаться здесь либо вернуться на Землю…

Тут кто-то его поправил:

— …или вернуться на Землю, как ты ее знаешь. Пожалуйста, выскажи свои три ответа ясно и четко.

— Какую-то часть своего путешествия ты не вспомнишь, поскольку она представляет варианты выбора, отличающиеся от того жизненного курса, который для тебя намечен. Мы надеемся, тебе понравилось твое путешествие, и надеемся также, что ты никому о нем не расскажешь. Твое путешествие предназначено исключительно для тебя, а не для других.

Сны остались позади, теперь нужно переходить к моим решениям в качестве смертного.

Оправившись после крушения, я поехал в гости к своему другу Дэну Никенсу. Он предоставил мне гостевую комнату в своем доме во Флориде, где он живет со своей женой Анной. Я нечасто принимаю подобного рода приглашения. Прямо скажем, редко. Однако двумя годами ранее мы вместе с ним пережили так много приключений и преодолели так много препятствий, перегоняя наши маленькие амфибии от побережья к побережью… Хуже всего были акулы в Мексиканском заливе и пески Долины Смерти… ну да ладно, это совсем другая история. Суть в том, что мы — друзья.

А теперь нас ждет новая задачка: выяснить, умею ли я еще летать.

Дэн и Джен (так зовут его аэроплан, близнец моего) — насколько же они важны для нас с Пафф! После крушения Дэн пролетел по тому же злополучному маршруту, что и я. Он сделал это почти сразу же после того, как были восстановлены разорванные провода.

— Ты никак не мог их увидеть, — сказал он. — Тебе в глаза светило солнце, а провода становятся заметны только в самый последний момент. Единственный твой шанс состоял в том, чтобы зайти на посадку с противоположной стороны — так, чтобы ветер дул с хвоста.

— Без разницы, — сказал я. — Все равно ответственность на мне. За штурвалом был я.

— Знаю. Но провода ты увидеть не мог.

Дэн заметил, как бы между прочим, что у Джен есть запасная пара крыльев и комплект хвостового оперения… Возможно, Пафф согласится принять все это? Она может все это взять, если пожелает.

«Удивительно, — подумал я, — это как раз то, что нужно. Ведь правое крыло Пафф уничтожено практически полностью, хвост смят в гармошку в результате удара. И ведь эти два аэроплана пролетели вместе через всю страну — многие и многие мили, над реками, озерами и пустынями. Сейчас Пафф попала в беду. А ее сестра Джен предлагает спасительную помощь».

Поскольку Пафф пребывает без сознания, этот дар от ее имени принял я.

Наутро я забрался в кабину Джен. Дэн сел в кресло второго пилота. И вот, после десяти месяцев на земле, я запустил мотор аэроплана, вырулил к пандусу и спустился на озеро. Оказавшись в воде, поднял шасси, и мы медленно поплыли вперед, прогревая мотор. Шасси подняты, вспомогательный насос включен, закрылки опущены, триммера установлены. Несколько секунд прогазовки — и вот Джен уже готова к полету, как и я.

— Все в порядке, Дэн?

— Самолет твой, — ответил он. — В любое время.

Полный газ, и в считаные секунды Джен поднялась над озерной гладью, оставив позади себя шлейф водяных брызг — словно снег с солнца. Мы летим.

Десять месяцев на земле… Растерявший воспоминания ум еще недавно беспокоился о том, смогу ли я снова ходить, смогу ли снова летать, — и вот теперь, когда земля стремительно уходит вниз, вместе с ней остаются позади и тревоги.

Несмотря на мое волнение, полет и теперь остается для меня родным домом — все как прежде.

Не могу сказать, что управление самолетом — сложное ремесло или что летчикам доставляют удовольствие сами по себе трудности и испытания, которые сулит полет.

Да, признаю, что летчикам нравятся небесные задачки: полет по приборам, воздушная акробатика, планеризм, овладение гидросамолетом, полет на многомоторном самолете, на грузовом воздушном судне, трансконтинентальный перелет, управление пассажирским лайнером, пилотирование в группе, воздушные гонки, испытание самодельных машин, эксплуатация антикварных аппаратов, сверхлегкие аэропланы, военные самолеты. Но над всем этим стоит ощущение, что мы едины в своем искусстве — мы прикасаемся к красоте полета.

Вопреки всем моим опасениям, полет остался для меня естественным состоянием — так же, как это было всегда. Несколько приземлений и взлетов на травяных полосах — полное владение ситуацией. Если мое ощущение полета в чем-то и изменилось, то лишь в одном: мне стало проще летать, чем несколько месяцев назад.