Том I: Пропавшая рукопись - Мэри Джентл

Девочка засмеялась. Молодой человек с тонким лицом улыбнулся. На лице крупной женщины появился испуг, она покачала головой и подняла кверху большой палец, приказывая домашним рабам уходить. Парнишка с тонким лицом и девочка медлили.

— Что там внизу? — Аш согнула руку и подняла ее кверху, потом опустила вниз, подчеркнутым жестом изображая движение из окна и под окно. — Что там?

Он произнес слово, ей непонятное.

— Что? — нахмурилась Аш.

— Вода.

— Как далеко? Как — далеко — внизу?

Он пожал плечами, развел руками, печально улыбаясь:

— Внизу вода. Далеко. Долго… А-а… — Он звуком изобразил отвращение, потом постучал пальцем себя по груди с таким видом, как будто он был уверен, что наконец-то его поймут: — Леовигильд.

— Аш, — Аш прикоснулась к своей груди. Указала на девочку и вопросительно подняла брови.

— Виоланта, — девочка подняла на нее глаза, оторвавшись от созерцания своего нового одеяния.

— Отлично, — дружески улыбнулась Аш. Она уселась на тюфяк, подобрав мерзнущие ноги под полу ночной сорочки.

От холода в воздухе клубился пар ее дыхания. — Ну, расскажите мне про этот дом.

Когда принесли поесть, она разделила еду с Леовигильдом и Виолантой. У девочки заблестели глаза, лицо раскраснелось, она ела с жадностью и болтала, половина слов была непонятна; по мере возможности она переводила слова молодого человека.

Аш росла в военном лагере и знала, что слуги бывают повсюду и знают все обо всех. И во время этих бесед в камере, холод в которой немного уменьшился, когда пришла крупная женщина и принесла с собой два изношенных шерстяных одеяла, Аш начала понемногу представлять себе домашний уклад дома амира; как протекает жизнь в Цитадели, изрытой многочисленными комнатами, где проживают рабы, свободнорожденные и амир.

В те часы, когда ей полагалось спать, голод заставлял ее бодрствовать — на ее счастье. Она стояла под прорезанной в камне амбразурой и глядела вверх из окна. Когда ее глаза привыкли видеть в темноте, она заметила яркие точки: созвездия Козерога и Южной Рыбы со своим Фомальгаутом. Морозная пронизывающе холодная ночь — и летние созвездия.

«И нет луны, — подумала она, — но сейчас должна быть тень луны; я дней не считала…»

Она провела рукой по стене, нащупывая путь к тюфяку, и уселась, ощупью отыскав одеяла. Завернулась в них. Скрестила руки на животе. Дрожала всем телом. Но только от холода.

Скажем, у меня три дня. Может быть, четыре или пять, но будем ориентироваться на три: если я не выберусь отсюда за три дня, я погибну.

За стальной дверью что-то проговорил мужской голос, но слишком неразборчиво, слов не разобрать. Вдруг у Аш затряслись руки. Она запихнула лист бумаги и кусочек угля в лиф своей сорочки.

В дверях повернулся ключ.

Держа руку на плоской металлической двери, она почувствовала, как работает механизм, железные засовы перемещались между двумя стальными пластинами. Из предостережения она отступила в крошечную комнатку.

— Вернусь через час, — прозвучал из коридора голос арифа Альдерика, но обращены эти слова были не к ней. В его голосе звучало сочувствие — необыкновенное для этого человека. В глаза Аш ударил немигающий луч тусклого света из светильника над дверью. Аш заморгала, стараясь рассмотреть, кто это входит.

Страх прежде всего действует на желудок. Аш, не раз воевавшая, знала это ощущение, когда начинают двигаться кишки внутри живота и мгновенно чувствуешь себя неуютно, и в итоге определила, что это страх.

— О, простите, я думал… — произнес по-немецки густой мужской голос и тут же смолк.

В дверях стоял человек в коричневом шерстяном плаще поверх зеленой рясы священника с рукавами в разрезах, с подкладкой из меха куницы. Возможно, из-за громоздкого плаща его тело казалось слишком крупным для такой маленькой головы. Аш сделала шаг вперед, думая: «Нет, у него лицо более худое», — и рассматривая, как глубокие морщины пролегают вниз от уголков рта; борода не скрывала их. Хрупкие веки плотно облегали глазные яблоки и подчеркивали впалость глазниц. Все лицо как бы опало, кожа обтягивала кости черепа. Священник выглядит старым.

— Годфри!

— Я вас не знаю!

— Ты похудел, — нахмурилась она.

— Я вас не знаю, — с удивлением повторил Годфри Максимиллиан.

Стальная дверь захлопнулась. От шума задвигаемых засовов долгую минуту нельзя было произнести ни слова. Аш бессознательно разглаживала голубой шерстяной лиф и куртку, надетые поверх рубашки, и одну руку подняла к своим стриженым волосам.

— Да это ведь я, — сказала она. — Мне не дали мужской одежды. Да мне плевать, что я смахиваю на женщину. Пусть они меня недооценивают. Это еще и лучше. Господи, надо же — Годфри!

Она сделала шаг вперед, собираясь броситься ему на шею, и в последнюю минуту залилась краской и протянула руки и крепко схватила его за обе руки. Слезы выступили на глазах и покатились по лицу. Она все повторяла:

— Годфри, Годфри!

У него были теплые руки. Она чувствовала, как он дрожит.

— Почему ты сбежал?

— Я уехал из Дижона с визиготами. Я приехал сюда, я отчаянно хотел обследовать двор калифа и узнать правду про твой Голос. Я подумал, что теперь я могу сделать для тебя только это… — По мокрому лицу Годфри ручьем катились слезы. Он не вытирал лица, не выпускал ее рук. — Я только это и придумал — только это сделать для тебя!

Он больно сжимал ее руки своими жесткими лапищами. Она покрепче ухватилась за него. Сильный ветер дул в открытое окно и вздувал подол вокруг ее голых щиколоток.

— Ты замерзла, — осуждающе молвил Годфри Максимиллиан, — у тебя руки заледенели.

Он засунул ее руки к себе под мышки, в тепло своей одежды, и впервые за все это время взглянул ей в глаза. Веки его увлажнились и покраснели. Она не представляла себе, какое перед ним зрелище: коротко стриженное существо в платье и стальном ошейнике, она не знала, насколько ее лицо заострилось от голода, от потери серебряного водопада волос, короткие волосы подчеркивали лоб, ухо, глаз и шрам — все с резкой отчетливостью.

Ее холодные пальцы начали отходить в тепле, их закололо.

— Что стало с нами? — потребовала она от него. — Что со Львом? Что?

— Не знаю. Я уехал за два дня до битвы…

Он высвободил одну руку, утер лицо, бороду.

Между ними стояли слова, произнесенные им в Дижоне. Аш всей своей холодной кожей чувствовала тепло его тела. Она подняла голову, желая взглянуть ему в лицо. В лицо человека, слабости которого она знала почти все…

Годфри Максимиллиан резко заговорил:

— Когда я высадился здесь, со дня сражения уже прошло десять дней. Я могу сказать тебе только то, что знают все: герцог Карл ранен; цвет бургундского рыцарства пал на поле под Оксоном — но Дижон держится, по-моему; или где-то еще идут сражения. Никто не знает, да и не интересуется одним отрядом наемников. Лев Лазоревый пользуется дурной славой из-за того, что его командир — женщина; но не известно ничего, только незначительные слухи, никому в Карфагене не интересно, уничтожили ли нас всех поголовно, или мы поменяли сторону и сражаемся на стороне Фарис, или бежали; их только одно интересует — чтобы победа была на их стороне. Аш поймала себя на том, что кивает головой.

— Я старался узнать, — горько добавил Годфри.

Аш еще крепче ухватилась за него, пальцами сжав его ладони, еще теснее приникла к его колючему коричневому шерстяному одеянию. Нет. Если я буду держаться за него, обнимать его, это я для себя, не для него. Не ради него, хотя он хочет меня,

— Ты всегда приходил мне на помощь. И в монастыре Святой Херлены, и в Милане. — У нее потекли горячие слезы. Она вздернула плечом, стирая слезу рукавом рубашки, и снова в изумлении смотрела на него: — Ты меня вовсе не хочешь. Ты просто думаешь, что хочешь. Ты это переживешь. А я подожду, Годфри, потому что не хочу тебя терять. Мы слишком давно знакомы и слишком любим друг друга.

— Откуда тебе знать, чего я хочу, — грубо сказал он.

Он отступил и выпустил ее руку. Ей сразу стало холодно. Аш спокойно следила за ним. Следила, как он вышагивает по крошечной камере; два шага в каждую сторону по мозаичным плиткам пола.

— Я весь горю. Разве в Писании не говорится, что лучше жениться, чем сгорать? — Его ясные глаза, цвета коричневой воды лесных рек, остановились на ее лице. — А ты любишь того парня. Что тут еще говорить? Ты меня простишь, многие мужчины проходили через это в гораздо более молодом возрасте; это первый и единственный раз, когда я готов отдать свой сан священника и вернуться в мир. — Странный мурлыкающий звук вырвался из его груди, и Аш догадалась, что это смех. — Я узнал из исповедей — что мужчины, которые любят так долго втайне, не знают, что им делать, если эта любовь становится ответной. Думаю, что я оказался бы как все в этом отношении.

«Да что угодно: пусть так думает, если ему так спокойнее. Я не должна держать его», — думала Аш; но не смогла удержаться. Она кинулась вперед, схватила его за руки, обхватила висящие рукава его одеяния и свела руки за его широкой спиной.