Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда эти строки были уже написаны, я прочел в «Морнинг пост» от 22 ноября сообщение о собрании Юридического общества под председательством лорда-канцлера, где некий ученый муж выступил с докладом, в котором предлагал возродить систему судебного преследования «по обвинению в богохульстве». Он между прочим сказал: «В свое время, согласно Parens Patriae[880], Канцлерский суд лишал отца права воспитания своих детей, если тот придерживался антирелигиозных убеждений, как это было в случае с поэтом Шелли». На это верховный судья заметил: «Причины вмешательства Канцлерского суда в дело о воспитании детей Шелли вызвали немало кривотолков. Суд исходил не из того, что отец был неверующим, а из того, что он отказался признавать и грубо нарушал общепринятые нормы морали». Последние слова выглядят довольно маловразумительными; думаю, они не являются ipsissima verba[881] верховного судьи, ведь суть решения лорда Элдона сводится к следующему: «Мистер Шелли уже давно и во всеуслышание высказывает мнение, будто брак — это союз, действительный только до тех пор, пока он доставляет взаимное удовольствие супругам. Этого принципа он придерживается и в жизни и пока не сделал ровным счетом ничего, что бы доказывало, что он пересмотрел свою точку зрения. Я, со своей стороны, считаю подобное поведение пагубным для блага общества». Пусть только читатель не подумает, что я тем самым оправдываю лорда Элдона и поддерживаю принятое им решение. Я просто пытаюсь объяснить, чем он руководствовался, так как хочу, чтобы все те, кто рассуждает по этому поводу, знали, как именно обстояло дело.
Некоторые из друзей Шелли говорят и пишут о Харриет так, словно нет иного способа оправдать поэта, не опорочив его первой жены. Думаю, им следует довольствоваться объяснением, которое давал своему поведению он сам: с интеллектуальной стороны вторая жена в точности соответствовала его идеалу подруги жизни. Между тем безвременная кончина Харриет причиняла ему тяжелейшие душевные страдания, тем более мучительные, что долгое время он никого в них не посвящал. Я, во всяком случае, узнал о его переживаниях совершенно неожиданно.
Как-то вечером мы гуляли по Бишемскому лесу и по обыкновению беседовали на привычные для нас темы. Внезапно я заметил, что мой собеседник впал в мрачную задумчивость. Чтобы попытаться как-то вывести Шелли из этого состояния, я отпустил несколько насмешливых замечаний в его адрес, надеясь, что он сам посмеется над своей рассеянностью. Однако, не переменившись в лице, он неожиданно произнес:
— Знаете, я окончательно решил, что каждый день на ночь буду выпивать большую кружку эля.
— Отличное решение! Вот к чему приводит меланхолия! — ответил я со смехом.
— Да, но вы не знаете, почему я принял это решение. Дело в том, что я хочу умертвить свои чувства, ведь у тех, кто пьет эль, чувств не бывает, я знаю.
На следующий день он спросил:
— Скажите, вчера вы, вероятно, решили, что я не в себе?
— По правде говоря, да, — ответил я.
— В таком случае я скажу вам то, что не сказал бы никому другому: я думал о Харриет.
— Простите, мне это в голову не могло прийти, — сказал я. «Он уже очень давно не вспоминал о ней, и я, признаться, решил сначала, что он находится во власти какой-то беспричинной тоски, но теперь, если когда-нибудь опять увижу, что он погружен в себя, то не стану его беспокоить», — подумал я про себя.
Нельзя сказать, чтобы у Шелли была очень веселая жизнь, однако его нелюбовь к новым знакомым приводила порой к забавным происшествиям. Среди тех, кто бывал у него в доме на Бишопгейт, был один человек, от которого он никак не мог отделаться и который всячески навязывал ему свое общество. Спускаясь как-то по Эгхем-хилл, Шелли издали заметил этого человека, тут же перепрыгнул через плетень, пересек поле и спрятался в канаве. Несколько мужчин и женщин, которые в это время косили в поле траву, прибежали узнать, что случилось. «Уходите, уходите! — закричал им Шелли. — Разве вы не видите, что это судебный пристав?» Крестьяне ушли, а поэт остался незамеченным.
Через некоторое время после переезда в Марло, Шелли решил нанять одной гостившей у него даме учителя музыки, и я отправился в Мейденхед навести справки. Найдя подходящего человека, я договорился с ним, что он на днях зайдет к мистеру Шелли. Однажды утром Шелли ворвался ко мне в страшном возбуждении. «Скорее запирайте двери и предупредите прислугу, что вас нет дома! Т... в городе!» Он провел у меня целый день. Всякую минуту ожидая, что дверной молоток или колокольчик возвестят о прибытии непрошеного гостя, мы просидели взаперти до вечера, но тот так и не появился. Только тогда Шелли рискнул вернуться домой. Выяснилось, что имена учителя музыки и навязчивого знакомого Шелли очень похожи, и, когда слуга открыл дверь в библиотеку и объявил: «Мистер Т..., сэр», Шелли послышалось, что пришел Тонсон. «Только этого еще не хватало!» — воскликнул он, вскочил со стула, выпрыгнул в окно, пересек лужайку, перелез через ограду и через заднюю калитку пробрался ко мне в дом, где мы и отсиживались целый день. Впоследствии мы часто смеялись, воображая, как, должно быть, растерялся слуга Шелли, когда увидел, что его хозяин, узнав о прибытии учителя музыки, со словами «Только этого еще не хватало!» моментально выпрыгнул в окно и как бедному слуге пришлось потом оправдываться перед учителем за столь неожиданное исчезновение своего хозяина.
Если уж Шелли смеялся, то смеялся от души, хотя, надо сказать, извращение духа комического вызывало у него не смех, а негодование. В то время, правда, еще не сочиняли тех
