Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин

« Неужто тут и жить всю жизнь?» — подумала Таня.

Яша почувствовал её испуг:

— Не бойся! Здесь только зимой так мрачно. В конце февраля сады зацветут. Красота обалденная. А заборы и стены потому, что тут вся жизнь — во внутреннем дворике. Там обычно растёт старое тени­стое дерево и течёт арык, в жару от него прохладно. Над арыком — по­мост, айван. На нём на самодельных стёганых одеялах, курпачах, сидят, пьют чай. Это очень здорово, увидишь. Тебе понравится.

Дошли! Мама со слезами бросилась Яше на шею:

—              Вернулся!

А во двор уже высыпала вся семья. Тоненькая, глазастая девушка (Таня догадалась, что это Хава, сестра Яши) приветливо поцеловала её, помогла снять рюкзак. А возле деревянной лестницы, на балхану10, застенчиво улыбаясь, ждали своей очереди младший брат Миша, худой, носатый подросток, и папа, франтоватый мужчина, в белоснеж­ной рубашке, при галстуке, с небольшими аккуратными усами.

Совсем в другом городе, жизнь спустя, внучка замерла над фото­графией в старом альбоме.

—              Бабушка! Это ж твоя свадьба? Расскажи! — попросила девочка.

Татьяна Николаевна прикрыла глаза и вновь увидела широкий двор в доме дяди Исаака, длинные столы, поставленные на козлы, и толпу родичей, друзей и соседей, собравшихся посмотреть на это диво — вернувшегося с фронта Яшу и его молодую жену.

Сара Ильинична встала с рюмкой в руке. Все смолкли. Свекровь завела еврейскую величальную: «Ло мир ал инейнем...». Песню подхва­тили все: и русские, и узбеки дружно, слаженно. К хмурому небу взвился звонкий, серебряный голос Хавы: «Немен а биселе ваа-а-айн!».

У Тани потеплело на сердце. «Тут мой дом, — подумала она. — Всё будет совсем хорошо.».

Минута полного, яркого счастья врезалась в память на всю жизнь. Сколько раз потом за праздничным столом Татьяна Никола­евна пела эту прекрасную мелодию!

—              Ты правильно угадала, Верочка. Это моя свадьба.

—              Какие вы тут молодые с дедом Яшей! А что тебе подарили?

— Бабушка Рива принесла на большом блюде фаршированную рыбу, «гефилте фиш». В разгар войны это казалось просто чудом!

—              Это бабушка учила тебя так вкусно готовить?

—Она. А тётя Фира подарила нам два билета на «Фрейлехс» с Михоэлсом и Зускиным. До сих пор помню, как поёт мать невесты про­сит, умоляет мать жениха: «Мухтенесте майне, мухтенесте гетайре...».10 Какой был спектакль!..

В тот вечер среди гостей прыгал на костылях Вова Свечкин, единственный одноклассник Яши, избежавший фронта. В третьем классе он сорвался с подножки и угодил под трамвай.

Нынче Вова учился на втором курсе истфака и, захлёбываясь, рассказывал об археологических раскопках, в которых он участвовал летом: «Представляешь! Мы нашли жилища пятого тысячелетия до нашей эры!»

Яков загорелся. Археологией он увлекался с восьмого класса. Од­новременно с географией, историей средних веков, путешествиями.

Назавтра же пошёл в университет. Раненого фронтовика с охо­той зачислили на первый курс: «Семестр вы почти пропустили. Но ведь догоните».

С утра почти все разбегались. Первыми уходили на Ростсельмаш папа и Миша. Папа работал там старшим бухгалтером. Миша бросил школу, ушёл на завод точить корпуса мин.

Проверив во фронтовом планшете блокнот и остро заточенные карандаши, уходил на лекции Яша.

Убегала в свой десятый класс Хава. Дома оставались только мама с Таней.

Сара Ильинична очень тепло отнеслась к молоденькой невестке. Жалела девочку. Никогда не шпыняла. Замечания делала самым веж­ливым тоном. Но Таня её всё равно побаивалась. С Хавой сдружилась сразу, да и с Мишей было легко. Но свекровь...

Ещё в Москве Таня много о ней думала: «Какая она? Как встре­тит?» .

Ей казалось, что любая мать обязательно ревнует сына к не­вестке. Пришла неизвестная девчонка и увела её сыночка!

Мужу, она об этом, конечно, не говорила. Скажи Яше хоть сло­вечко против его ненаглядной мамочки, он потом до смерти не забу­дет!

Очень не скоро Таня поверила в искренность доброго отноше­ния Сары Ильиничны. Пока что ей было неуютно в этом ещё чужом, непривычном доме.

Скоро она пошла в ближний госпиталь. Там опытной медсестре обрадовались и тут же оформили на временную работу.

В перерыве между лекциями Яша столкнулся в длинном кори­доре с одноклассницей Диной Шапиро. Нынче она училась на фило­логическом факультете и одновременно подрабатывала секретарём редакции в газете «Советский Узбекистан».

—              Яшка! Вихрастый! Вернулся! — обрадовалась Дина. С уваже­нием она смотрела на орден и медали на Яшиной гимнастёрке. — Бы­валый фронтовик! Приехал долечиваться? Стихи-то пишешь? — и, резко сменив тему: — Слушай! Ты же классно снимал «Фотокором»10. Выручай! На Ростсельмаше послезавтра отчётная партконференция, а наш фотограф загремел в больницу с дизентерией! Нашёл время! Сделай хоть пяток снимков. Прилично заплатят.

Яша сразу вспомнил о трофейной цейсовской «Лейке», но засом­невался:

—              Да у меня и плёнки нет. Всё на свадьбе отщёлкал.

—В редакционной фотолаборатории всё есть! Давай, действуй!

И в самом деле, Яша нашёл там не только отличную, мелкозер­нистую плёнку, но даже магний для вспышки. Выдали фронтовику и временное удостоверение фотокорреспондента.

На Ростсельмаш Яков пошёл заранее. Обязательны были снимки президиума и главных докладчиков. Но хотелось получить ещё и серию живых, не казённых кадров.

В комитете комсомола ему в помощь выделили Валю, толстую, очкастую девицу в смешных кудряшках. Отправились по цехам.

Яков с особым удовольствием снимал заслуженных передови­ков, работавших на заводе ещё с первой пятилетки. Их выразитель­ные, изрезанные морщинами лица напомнили ему стариков Рембрандта. Потом фотографировал женщин, подростков. Именно они и делали большую часть плана.

Всю ночь Яша проявлял и печатал. А утром положил на стол главного редактора кипу глянцевых фотографий. Главный одобрил. Под Яшины кадры отвели половину страницы! Кроме президиума и докладчиков в газету попали и старики, и бабы, и подростки, стоящие перед станком на ящике (иначе до суппорта не дотянуться!). Попало и Мишино фото — ударник! — 132% плана.

Через несколько дней Яше выплатили пять тысяч. Так много он и не ждал. Ему и в голову не пришло, что со временем работа фоторе­портёра станет его профессией.

В выходной день Сара Ильинична повела ребят на Алайский базар. Тут можно было купить всё на свете: от поддельных золотых часов до пулемёта. Толкались долго, но всё-таки нашли почти новые хромовые сапоги для Яши и байку для Тани. Пришла пора запасаться пелёнками и распашонками.

В конце февраля его вызвали на врачебную комиссию.

Таня вздохнула: «Пора и мне собираться. Яшу отправят на фронт».

— Не спеши, девочка, — сказала свекровь и мягко положила не­вестке руку на плечо. — У твоей мамы скоро кончается срок. Просто так её ведь не отпустят. Придётся кому-то туда ехать, договариваться с этой бабой, дать ей в лапу. — Сара Ильинична достала из комода по­тёртый кожаный футляр: — Смотри, какая красота! Настоящие богем­ские гранаты. Им больше ста лет. Это мои парадные серьги. Мама подарила на свадьбу. Думала, и я передать их Хаве на её свадьбу. Но ведь это только цацки. Свобода твоей мамы куда дороже. Поедешь, по­стараешься её выкупить.

Предложение свекрови поразило Таню до глубины души.

«А я-то, дурища, ей не верила!» — укорила она себя:

—              Что вы, Сара Ильинична! Разве так можно? Лучше я напишу Маше, она что-нибудь придумает.

—              Дело, — кивнула свекровь. — Напиши. До Туркмении недалеко. А серьги полежат. На всякий случай. Понадобиться — возьмём.

Но вот ещё: и тебе, и будущему малышу в Ташкенте будет легче. Безопаснее. Сытнее. Если маму выпустят, то в Москву Вере Петровне дороги нет. А здесь мы её потихоньку пропишем. По блату

Таня два дня думала. И решила остаться в Ташкенте.