Театральные очерки. Том 2 Театральные премьеры и дискуссии - Борис Владимирович Алперс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для Белинского мочаловский Гамлет выходил далеко за пределы яркого театрального впечатления. Через много лет после московской премьеры 1837 года, незадолго до своей смерти, вспоминая о Гамлете Мочалова, Белинский напишет о нем эти странно-значительные слова, похожие на клятву в верности спутнику жизни: «О, ежели жизнь моя продолжится еще на десять лет во столько, сколько я уже прожил, — и тогда, даже в минуту вечной разлуки с нею, не забуду я этого невысокого бледного человека с таким благородным и прекрасным лицом, осененным черными кудрями, которого голос то лился прозрачными волнами сладостной мелодии… то, подобясь буре, гремел громами небесными».
Словами такой клятвы Белинский мог говорить только о явлении, занявшем важное место в духовной биографии его самого и людей его общественного поколения.
Мочаловская трактовка и статья Белинского, разъяснявшая ее смысл, ввели шекспировского Гамлета в круг русской жизни, сделали этого отважного человека ее постоянным участником. С этого момента начинается триумфальное шествие Гамлета по сценам русских театров. В течение почти целого века в России не было актера на амплуа героя, который не мечтал бы надеть на себя траурный плащ датского принца и еще раз поведать миру о страданиях и великом подвиге Гамлета, «бедного Гамлета», как с горестным состраданием любил называть Белинский шекспировского героя.
На роли Гамлета воспиталась целая плеяда русских трагиков, работавших на столичных и провинциальных сценах, начиная со знаменитого Н. Х. Рыбакова, кончая Ивановым-Козельским и Мамонтом Дальским. Гамлет был коронной ролью молодого А. П. Ленского, создавшего в ней образ лирического поэта и мечтателя, образ «бархатного Гамлета», как говорили о нем современники. Тревога за моральную судьбу человечества заставляла этого мечтателя оставить мир поэзии и взять в свои руки карающий меч. К исполнению Гамлета, как к главному подвигу жизни, долгие годы готовился П. Орленев, так и не осуществивший свой замысел.
Наконец, Гамлетом завершил В. Качалов галерею своих классических созданий дореволюционного времени. Это был неожиданный Гамлет для той поры. Несмотря на свой традиционный театральный костюм датского принца, он казался, по словам В. Брюсова, совсем простым, обыкновенным человеком, которого современники Качалова встречали каждый день на улицах, на литературных вечерах, у себя дома за стаканом чая. Так же как Гамлет Мочалова и Белинского, это был русский и даже московский Гамлет; но на этот раз он не только по пьесе, но и в реальной жизни стоял у самого порога рождающегося нового мира.
Все Гамлеты, упомянутые здесь, были созданы большими художниками, которые вложили в творение Шекспира глубоко современное содержание, делая образ датского принца вечно живым, непрестанно развивающимся вместе с самим временем. Они отдавали ему свои мысли о жизни, свою способность осваивать все, что происходит в мире, как свое собственное душевное хозяйство. Именно потому созданные ими Гамлеты вошли в историю русского общества как важные вехи на его пути.
А за этими великими Гамлетами стояло множество маленьких полувоплощенных Гамлетов, которые смотрели больше в прошлое, чем в сегодняшний день, и поэтому не получили такой долгой исторической жизни. Этих героев с недосказанной духовной биографией Гамлета создавали не только безвестные исполнители, люди небольшого дарования, но и актеры, оставившие громкое имя в летописях русской сцены, такие, как Каратыгин, Милославский, Южин, Юрьев. Несмотря на талант этих артистов, их Гамлеты оставались только театральными персонажами, они не становились властителями дум своего времени. Это были скорее неудачные претенденты на престол, чем люди, которые носили в себе совесть человечества.
Но даже и такие неполноценные Гамлеты волновали современников, вызывали в зрительном зале горячий, хотя и минутный, отклик. В русской жизни была такая полоса, когда появление на театральных подмостках чуть ли не любого актера, одетого в традиционный черный костюм Гамлета, уже привлекало пристальное внимание публики и порождало целую журнальную литературу, как это было со Славиным во времена Аполлона Григорьева или с Россовым в начале XX столетия. Гамлеты этих актеров не представляли самостоятельного интереса. Но в свое время и на их долю выпала часть тех восторгов и рукоплесканий, которые неизменно вызывало у русской публики появление на театральных подмостках человека в плаще датского принца.
2
Повышенный интерес к Гамлету в России по сравнению с остальными героями шекспировских трагедий давно привлекал внимание наблюдателей русской жизни. В критической литературе не раз делались попытки объяснить исключительное положение, которое занял Гамлет в истории отечественной сцены. Наиболее устойчивым из этих объяснений оказалась версия, выдвинутая Тургеневым в его речи о Гамлете и Дон Кихоте.
Тургенев считал, что в Гамлете нашел классическое воплощение тип современного человека, проникнутого скептицизмом, занятого самоанализом, сомневающегося во всем, в том числе и в самом себе. Тургенев видел в Гамлете прежде всего — начало эгоистическое, бесплодное. Погруженный в свои душевные противоречия и переживания, тургеневский Гамлет не способен к действию. Он только взвешивает и размышляет, выясняя свои собственные сложные отношения к окружающей действительности. Для Тургенева Гамлеты, в противоположность Дон Кихотам, — осуждены на неподвижность. Мысль и воля разъединились в них. Тургенев не отказывает им в своеобразном пафосе. Но это всегда мефистофельский пафос, пафос отрицания и разрушения. Поэтому они проходят в жизни бесследно, ничего не созидая, не оставляя за собой «дела».
Именно такой Гамлет, по мнению Тургенева, был близок русскому зрителю 40 – 60‑х годов. Именно этими чертами гамлетовского характера он объяснял поразительный успех шекспировской трагедии у русской публики того времени.
Конечно, Тургенев был глубоко не прав в характеристике самого Гамлета и тех сложных отношений, которые установились у шекспировского героя с русским зрителем.
В портрете Гамлета, набросанном тургеневской кистью, преобладали черты явно полемические. Тургенев писал его в пору самых острых своих разногласий с лагерем революционных демократов. Раздражение, которое в ту пору вызывали в нем Чернышевский, Добролюбов и стоявшее за ними новое поколение разночинцев, Тургенев перенес и на Гамлета. Он использовал образ шекспировского героя для скрытой полемики с новой редакцией «Современника». Об этом говорит весь тон статьи, запальчивый и явно тенденциозный по отношению к Гамлету. Для Тургенева это — не литературный
