Собрание сочиненийв 10 томах. Том 2 - Генри Райдер Хаггард

Он тяжело вздохнул.

— Где Куртис? — спросил я.

— С Нилептой. Она встретила нас сегодня, и какое это было свидание, скажу вам! Куртис придет повидать вас завтра. Доктора думают, что ему надо поберечься!

Я ничего не сказал, хотя подумал про себя, что, несмотря на запрещение докторов, он мог бы повидаться со мной. Конечно, если человек недавно женился и выиграл битву, он должен слушаться совета докторов!

Потом я услыхал знакомый голос, который осведомился у меня: «Может ли мсье теперь лечь в постель сам?» — и увидал огромные черные усы Альфонса.

— Вы здесь? — спросил я.

— Да, мсье, война кончилась, мои воинственные инстинкты удовлетворены, и я вернулся, чтобы стряпать для вас!

Я засмеялся или, вернее, попытался засмеяться. Как ни плох был Альфонс в роли воина, — я боюсь сказать правду, — он был самой лучшей сиделкой, которую я знал. Бедный Альфонс! Надеюсь, он будет так же любовно вспоминать обо мне, как я думаю о нем!

На другое утро я увидел Куртиса и Нилепту. Он рассказал мне все, что случилось с тех пор, как мы с Умслопогасом умчались с поля битвы.

Мне кажется, он вел войну отлично и проявил недюжинные способности военачальника. В общем, хотя потери наши были очень велики, — страшно подумать, сколько людей погибло в бою, — я знаю, что население страны не порицало нашей войны. Куртис был очень рад видеть меня и со слезами на глазах благодарил за то малое, что я мог сделать для королевы. Я видел, что он был поражен, когда увидал мое лицо.

Что касается Нилепты, она положительно сияла теперь, когда ее дорогой супруг вернулся к ней совсем здоровым, с небольшой царапиной на голове. Я уверен, что вся эта убийственная война, все эти погибшие люди почти не уменьшили ее радости, ее счастья, и не могу порицать ее за это, понимая, что такова натура любящей женщины, которая смотрит на все сквозь призму своей любви и забывает о несчастье других, если любимый человек жив и невредим.

— Что вы будете делать с Зорайей? — спросил я.

Светлое лицо Нилепты омрачилось.

— Зорайя! — произнесла она, топнув ногой. — Опять Зорайя!

Сэр Генри поспешил переменить разговор.

— Скоро вы поправитесь и будете совсем здоровы, старый друг! — сказал мне Куртис.

Я покачал головой и засмеялся.

— Не обманывайте себя! — сказал я. — Я могу немного оправиться, но никогда не буду здоров. Я — умирающий человек, Куртис! Может быть, я буду умирать медленно, но безвозвратно. Знаете ли вы, что у меня началось кровохаркание? Что-то скверное случилось с моими легкими! Я чувствую это. Не огорчайтесь так! Жизнь прожита, пора уходить! Дайте мне, пожалуйста, зеркало, я хочу посмотреть на себя!

Куртис извинился, отказываясь дать мне зеркало, но я настоял на своем. Наконец он подал мне диск из полированного серебра в деревянной рамке, который заменял здесь зеркало. Я взглянул на себя и отложил зеркало в сторону.

— Я так и думал! — произнес я. — А вы говорите, что я буду здоров!

Я не хотел показать им, как поразило меня мое собственное лицо. Мои седые волосы стали снежно-белыми, лицо было изрыто морщинами, как у старухи, и глубокие красные круги залегли под впалыми глазами. Нилепта заплакала, а сэр Генри опять переменил тему разговора. Она сказала мне, что художник снял слепок с мертвого тела старого Умслопогаса и с него будет вылеплена черная мраморная статуя, запечатлеющая тот момент, когда он разбивал священный камень. Камень будет заменен белой статуей, которая изобразит меня и Дневной Луч. Я видел потом эти статуи, законченные через шесть месяцев, они прекрасны, особенно статуя Умслопогаса, который удивительно похож. Что касается меня, художник идеализировал мою некрасивую физиономию, хотя статуя очень хороша. Целые столетия простоит эта статуя, и народ будет смотреть на нее, и я думаю, вовсе неинтересно смотреть на такое незначительное, жалкое лицо!

Затем они рассказали мне, что последним желанием Умслопогаса было, чтобы его похоронили, а не сожгли, согласно местному обычаю, как сожгут меня после смерти. Желание его исполнено. Зулус похоронен, по обычаю своей родины, в сидячем положении, с коленями под подбородком, завернутый в толстый золотой лист, и погребен в нише стены на верхушке лестницы, которую он защищал, с лицом, обращенным в сторону своей родины. Так сидит он там и будет сидеть всегда, потому что труп его набальзамирован и помещен в узкий каменный гроб, куда нет доступа воздуха.

Народ говорит, что ночью дух старого зулуса выходит из гроба и угрожает призрачным топором призрачным врагам! Разумеется, ночью никто не решается проходить мимо того места, где похоронен герой!

Между тем непостижимым путем в народе уже создалась новая легенда или пророчество. Эта легенда говорит, что пока старый зулус будет сидеть там и смотреть на лестницу, которую он один геройски защищал против полсотни человек, до тех пор будет процветать новая династия, которая произойдет от брака англичанина с королевой Нилептой. Но когда с годами кости его рассыплются и обратятся в прах, тогда падет династия, падет лестница и перестанет существовать народ Зу-венди!

XXIII. Я все сказал

Прошла неделя. Я чувствовал себя несколько лучше. В один теплый день ко мне вдруг явился вестник от сэра Генри и сказал, что Зорайю приведут в полдень в первую комнату королевы и что Куртис просит меня присутствовать при этом. Мне хотелось взглянуть еще раз на несчастную королеву, и я отправился, с помощью Альфонса (он — настоящее сокровище в моем положении) и другого слуги, в покои королевы. Я пришел раньше других, хотя несколько официальных придворных лиц уже находилось там, так как им приказано было явиться. Но едва я успел сесть, как, сопровождаемая отрядом королевских телохранителей, явилась Зорайя, такая же прекрасная и надменная, как всегда, но с выражением горечи на гордом и мрачном лице. Она была одета, по обыкновению, в королевскую кеф и держала в правой руке серебряное копье. Чувство восхищения и жалости охватило меня, когда я взглянул на нее. Я поднялся на ноги, низко поклонился ей, выразив сожаление, что не могу стоять перед ней, сообразно моему положению.

Она немного покраснела и горько засмеялась.

— Ты забываешь, Макумазан, — сказала она, — я больше не королева, я — пленница, над которой всякий человек может смеяться!

— Но ты женщина, — возразил я, — следовательно, тебе нужно выказать почтение, кроме того, ты находишься в тяжелом положении, значит, вдвойне заслуживаешь уважения!

— Ты забыл, — ответила она с усмешкой, — что я хотела завернуть тебя в золотой лист и повесить на колонне храма!