ВЕЛИКАЯ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ: 1905-1922 - Дмитрий Лысков

Но не стоит забывать и ту резкую критику, с которой Ленин обрушивался на позиции левых коммунистов. Лидер большевиков давал трезвую оценку происходящему, отличая прогресс от регресса, нужду и вызванное ей уравнительное распределение, от изобилия. Продиктованные нуждой и войной меры от прописанных доктринами решений.

Беда в том, что революционерами те или иные действия, в силу разного понимания текущего момента, трактовались по‑разному. Одни видели в них реакцию на внешние обстоятельства, и в этом случае теория шла вслед за практикой. Другие — социалистическое строительство, то самое декретивное «введение» социализма, против самой возможности которого столь резко возражал Ленин.

В итоге главе большевистской партии пришлось выдержать немало споров и ответить на множество обвинений в отходе от коммунистических идей. Так, призыв в Красную армию военспецов из царских офицеров породил так называемую Военную оппозицию, в числе лидеров которой были известные большевики В. М. Смирнов, Г. Л. Пятаков, А. С. Бубнов, К. Е. Ворошилов. Оппозиционеры выступали против назначения «буржуазных военных специалистов» на командные посты, против предоставления им права единолично решать оперативные вопросы и т. д. Кроме того, представители Военной оппозиции резко критиковали требования Устава внутренней службы Красной Армии о приветствии красноармейцами военных начальников, видя в этом «пережитки самодержавно–крепостнического порядка» [7].

Жесткую критику со стороны левых коммунистов и левых эсеров вызывало противодействие национализации, сворачивание рабочего контроля, приглашение бывших владельцев к управлению предприятиями, организация централизованного вертикально интегрированного управления промышленностью. Этот спор породил впоследствии Рабочую оппозицию в партии. Ее руководители — А. Шляпников, С. Медведев, А. Коллонтай — «боролись за права рабочих», то есть за «демократизм» и право самоуправления на производстве через профсоюзы. Шляпникову принадлежат тезисы «К вопросу о взаимоотношениях РКП, Советов и производственных союзов», в которых предлагалось, чтобы партия и Советское государство занимались политикой, а профсоюзы — экономикой [8].

Характерный пример: решительный курс СНК на единоначалие в стратегически важной сфере железнодорожных перевозок вызвал резкое неприятие со стороны части большевистской партии и левых эсеров именно в силу отхода от принципов низового «демократизма» и рабочего контроля. Ленина обвинили в возвращении к методам царизма, во введении управленческой диктатуры.

Лидеру большевиков в работе «Очередные задачи Советской власти» от 28 апреля 1918 года пришлось объяснять вещи, которые сегодня представляются сами собой разумеющимися: «Характерна борьба, которая развертывалась… вокруг последнего декрета об управлении железными дорогами, декрета о предоставлении диктаторских полномочий (или «неограниченных» полномочий) отдельным руководителям. Сознательные (а большей частью, вероятно, бессознательные) представители мелкобуржуазной распущенности хотели видеть отступление от начала коллегиальности и от демократизма и от принципов Советской власти в предоставлении отдельным лицам «неограниченных» (т. е. диктаторских) полномочий. Среди левых эсеров кое‑где развивалась прямо хулиганская… агитация против декрета о диктаторстве. Вопрос встал действительно громадного значения: …вопрос принципиальный, совместимо ли вообще назначение отдельных лиц, облекаемых неограниченными полномочиями диктаторов, с коренными началами Советской власти…»

«Что диктатура отдельных лиц очень часто была в истории революционных движений выразителем, носителем, проводником диктатуры революционных классов, об этом говорит непререкаемый опыт истории… О значении именно единоличной диктаторской власти с точки зрения специфических задач данного момента, надо сказать, что, всякая крупная машинная индустрия — т. е. именно материальный, производственный источник и фундамент социализма — требует безусловного и строжайшего единства воли, направляющей совместную работу сотен, тысяч и десятков тысяч людей. И технически, и экономически, и исторически необходимость эта очевидна… Но как может быть обеспечено строжайшее единство воли? — Подчинением воли тысяч воле одного.

Это подчинение может, при идеальной сознательности и дисциплинированности участников общей работы, напоминать больше мягкое руководство дирижера. Оно может принимать резкие формы диктаторства, — если нет идеальной дисциплинированности и сознательности. Но, так или иначе, беспрекословное подчинение единой воле для успеха процессов работы, организованной по типу крупной машинной индустрии, безусловно необходимо. Для железных дорог оно необходимо вдвойне и втройне. И вот этот переход от одной политической задачи к другой, по внешности на нее совсем не похожей, составляет всю оригинальность переживаемого момента» [9].

Нужно подчеркнуть этот важный для понимания происходивших в России процессов момент: Ленину приходилось объяснять членам революционных партий необходимость единоначалия на производстве — настолько они были проникнуты демократизмом, выходящим за все и всяческие рамки. Попытки лидера большевиков ввести единое управление железными дорогами страны вызывали обвинения в стремлении к диктатуре.

Отголоски того давнего спора встречаются и сегодня, когда суть вопроса давно забыта. Слишком многие люди в пылу дискуссии предпочли прочесть в работах Ленина лишь то, что им захотелось. Цитированный выше Виктор Кибальчич, пришедший в РКП(б) из рядов анархистов, называл происходящее в стране «тяжелой болезнью революции». Он писал: «Великие идеи 1917 года, позволившие большевистской партии увлечь крестьянские массы, армию, рабочий класс и марксистскую интеллигенцию, очевидно, умерли… Теория <Ленина> обещала государство, совершенно отличное от прежних буржуазных государств, «без чиновников и полиции, чуждых народу», в котором трудящиеся будут осуществлять управление непосредственно через свои выборные советы и самостоятельно поддерживать порядок… Сотни раз Ленин восхвалял демократию… В 1918 г. <Ленин пишет>, что диктатура пролетариата вполне совместима с режимом личной власти» [10].

Кибальчич, упоминая текст «Очередных задач…», не акцентирует внимание, что речь в работе идет именно о единовластии на производстве. Для него, как для анархиста, это не существенно — Ленин отринул идеи «демократизма», рабочего контроля и избранных органов. Не существенны для него и обстоятельства, в которых это происходит. Но вслед за ним современные авторы, не вникнув в суть спора, заявляют: «В «Очередных задачах Советской власти» Ленин сделал очень серьезный шаг к легализации мысли о политической диктатуре, заявив, «что диктатура «пролетариата» может осуществляться и осуществляется через диктатуру отдельных лиц». В другой работе читаем: «Ленин утверждает, что никакого принципиального противоречия между советским демократизмом и диктаторской властью одного человека над страной нет, что это совместимые понятия».

Ошибка крылась уже в подходе левой оппозиции, и наследуется современными авторами. Действительно, «Теория <Ленина> обещала государство, совершенно отличное от прежних буржуазных государств». Но в 1918, 19, 20 годах Ленин не вел строительство такого государства, он отвечал на вызовы времени. А они были таковы: разруха, потеря управления, кризис транспорта, голод и, наконец, война.

В 1921 году, с введением НЭПа, Ленин ретроспективно охарактеризовал мобилизационные меры советской власти «своеобразным «военным коммунизмом». Глава РКП(б) явно апеллировал к терминологии, примененной Богдановым, давая определение процессам в России, по аналогии с военным коммунизмом Европы.

«Своеобразный «военный коммунизм», — писал Ленин, — состоял в том, что мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и на содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги. Иначе победить помещиков и капиталистов в разоренной мелко–крестьянской стране мы не могли» [11].

«Военный коммунизм», — писал Ленин, — был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой. Он был временной мерой» [12].

К сожалению, нежелание многих авторов углубляться исторический и идеологический контекст, приводят к неприятным ошибкам, а часто и к откровенной дезинформации. Часто тон в отечественных работах задают западные публикации, авторы которых не могли иметь доступа к советским материалам и архивам. Так, Р. Пайпс в «Русской революции» утверждает: «Конечно, в какой‑то части политика военного коммунизма вынужденно решала неотложные проблемы. Однако в целом она была отнюдь не «временной мерой», но самонадеянной и, как оказалось, преждевременной попыткой ввести в стране полноценный коммунистический строй» [13].