Письма, телеграммы, надписи 1907-1926 - Максим Горький

Жму руку.

А. Пешков

13 V 26

Sorrento.

824

В В. КАМЕНСКОМУ

15 мая 1926, Сорренто.

15.V.26

Sorrento.

Дорогой Василий Васильевич,

очень обрадован Вашим письмом, столь же приятным мне, как и неожиданным.

«Приключен[ия] Харта-Джойс» — не получил; жалею, мне писали, что книга — интересная. Вообще Ваших работ за последние года я не видел и был бы весьма благодарен, если б Вы прислали «Пугачева», «Козий загон» и — стихи. Стихи Ваши кое-где я встречал, некоторые— отличны. Вообще Вы — своеобразнейший писатель.

Пишете роман? Это — хорошо Очень характерно, что теперь на Руси многих тянет делать большие книги, — добрый признак!

Я знаю человек десять литераторов, работающих над романами, и сам тоже увлечен построением огромнейшего.

Попрошу Вас передать мой сердечный поклон Вашему тестю, музыку которого я слышал, люблю и считаю изумительной по глубине ее проникновения в темы.

Я вот живу в стране, которая славится «музыкальной», но в которой никогда не было церковкой музыки, подобной нашей; не было и — нет. Впрочем, здесь и светской музыки — нет. Мнения о достоинствах «Нерона» Бойто очень разноречивы, сам я этой оперы — не слышал. А русская музыка, — как и вообще все русское искусство, — здесь «в моде» и все крепче входит в жизнь. Городские оркестры на площадях играют Чайковского «12-й год», «Бориса» Мусоргского, Бородина, Римского-Корсакова. В симфонических концертах обязателен Скрябин, часты — Стравинский, Прокофьев.

Последний был в апреле в Неаполе и дал отличный вечер с большим успехом

А вообще здесь жизнь идет на «умаление», ничего крупного не создается ни в литературе, ни в живописи и — нигде. Все — политика и только, но и в политике крупных людей — не заметно.

Жду Ваших книг — можно ждать?

Крепко жму руку

Всего доброго.

А. Пешков

825

А. Н. ФУРМАНОВОЙ

23 мая 1926, Сорренто.

Фурмановой.

Потрясен тоном Вашего письма. Утешать — я не умею, да и чем утешишь человека, который навсегда потерял лучшего друга своего? Размышления — не помогают в этих случаях. Помочь может только та биологическая сила, которая иногда залечивает даже и смертельные раны. А еще может помочь гнев против этой же силы, так часто не способной противостоять преждевременной и невольной гибели человека. Но я думаю, что всего лучше Вам помог бы гнев против тех условий, в которые так трагически, так безжалостно все мы, люди, поставлены историей. Ведь именно этими условиями объясняется гибель множества таких людей, как Пушкин, Лермонтов, которые — живи они — дожили бы почти до наших дней, почти до Есенина, тоже печальной жертвы времени.

Этот гнев — сила, способная не только укрепить человека на земле, но и вдохновить его на работу против всего, мешающего жить. Вы это знаете. Ваш муж был хорошо заряжен именно этой силой. Несомненно, что и в Вашей душе есть она.

Послушайте-ко, милая женщина-товарищ, не рано ли Вы собрались заживо хоронить себя? «Не хочу жить», — говорите Вы. А Вы не пробовали преодолеть горе Ваше? Попробуйте. Хороших людей у нас немного, а я думаю, что Вы человек хороший и, тем самым, нужный людям. Разрешите мне сослаться на мой, личный пример. Жил я очень тяжело, так, что однажды даже не стерпел, хотел убить себя. Сорок лет прошло с той поры, но и сейчас стыжусь вспомнить об этом малодушии. А живу я — не радостно, очень трудно мне. Однакож живу все-таки с удовольствием, — вот какое противоречие! Оно объясняется мною так. мне-то — нехорошо, но мир становится лучше. Вот — в нем все больше рождается таких орлят, как Ваш муж и десятки подобных ему, как Жаров, Александровский, Уткин и другие.

Женщина — мать миру. Не потому только мать, что родит детей ему, а потому — главное — что воспитывает человека, давая ему лучшие радости жизни. Вспомните, сколько дано Вами Фурманову. Ведь едва ли может быть, что иссякла в Вас та сила, которой Вы с ним делились. Не верю, что вся иссякла.

Вы подумайте о коллективном Человеке, для которого Ваша жизнь необходима, как огонь и свет, как радость. Поймите меня, — я говорю не о поцелуях — отнюдь не отрицая их значения, — говорю о женщине как возбудителе культуры, как ее матери.

Простите, что не могу больше писать, у меня отчаянно болит плечо.

Крепко жму руку.

А. Пешков

Sorrento.

23.V.26.

826

А. С. МАКАРЕНКО

3 июня 1926, Сорренто.

А. Макаренко.

Сердечно поздравляю Вас и прошу поздравить колонию с переездом на новое место.

Новых сил, душевной бодрости, веры в свое дело желаю всем вам!

Прекрасное дело делаете Вы, превосходные плоды должно дать оно.

Земля эта — поистине наша земля. Это мы сделали ее плодородной, мы украсили ее городами, избороздили дорогами, создали на ней всевозможные чудеса, мы, люди, в прошлом — ничтожные кусочки бесформенной и немой материи, затем — полузвери, а ныне — смелые зачинатели новой жизни.

Будьте здоровы и уважайте друг друга, не забывая, что в каждом человеке скрыта мудрая сила строителя и что нужно ей дать волю развиться и расцвести, чтоб она обогатила землю еще большими чудесами.

Привет.

М. Горький

Sorrento.

3.VI.26.

827

И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

8 июня 1926, Сорренто.

Дорогой, старый друг мой, — утешать я не умею, да — разве можно утешить Вас в таком горе? Я ведь знал Екатерину Ивановну, прекрасную душу, редкого человека. Тут — нет и не может быть утешения, я понимаю.

А все-таки хочется сказать Вам что-то, милый мой И. П. Должны мы жить, обязаны работать, обязывает нас к этому чувство самоуважения. Начато, — надо продолжать. Огромный труд, совершаемый в России, требует таких людей, непоколебимо честных, как Вы. Не в этом ли забвение несчастия, постигшего Вас?

И не забывайте, что у Вас осталась Наташа, человек, которому Вы еще надолго нужны. Не падайте духом, не показывайте ей, как Вам тяжело. Вы — мужественный человек, и Вы поймете, как тяжка была бы ей Ваша тоска и мука. А у нее — свои муки будут.

Я очень рад, что она будет жить у Е[катерины] П[авловны], это, мне кажется, не плохо для нее. Вы передайте ей привет мой.

Не следует ли Вам немножко отдохнуть? Не приедете ли с нею сюда? Вот бы хорошо