Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

Так менялась обстановка либерализма годичной давности, Польский мятеж, беспощадность мятежников к русским солдатам, к крестьянству, не поддержавшему мятежников, постепенно сменялась осознанием русского национализма, осознанием интересов русского народа как целого и независимого от кого бы то ни было. Последнее время в русском обществе господствовали идеи Герцена, они действовали на русское общество расслабляюще, возникло целое движение полонофильства, в том числе и при императорском дворе, и никто не противостоял этому, князь Горчаков, министр внутренних дел Валуев не раз бросали фразы в пользу освобождения Польши, чтобы угодить Герцену, польским вождям в Париже, чтобы угодить царствовавшему духу либерализма.

Как раз в это время, когда 70-миллионное крестьянское население, только получив освобождение от крепостничества и почувствовав себя свободными, тут же получило еще одно испытание: торговцы добились введения питейной реформы, якобы улучшив качество и удешевив водку, то есть крестьяне получили, по выражению современников, дешевый кабак, куда и потянулись свободные крестьяне, но «стихийного разгула народных страстей около кабака, из-за кабака и в кабаке, на который так рассчитывали наши тайные враги порядка и правительства, никакого не случилось…

– Этим русский народ обманывает все наши расчеты, – сказал мне однажды Огрицко с выражением искреннего разочарования…» – вспоминал князь Мещерский то время, упоминая и про Огрицко, польского студента, который, убежав с царской службы и примкнув к восставшим полякам, был строго наказан правительством России после подавления мятежа.

И еще одно замечание из воспоминаний князя Мещерского: министр Валуев ничего не сделал, чтобы укрепить полицейские силы в деревнях и селах: «По уезду полицейская сила изображалась одним исправником и двумя-тремя становыми и затем при известном количестве сотских, оставленных в распоряжении становых приставов».

Валуев ничего не сделал против питейной реформы, ничего не сделал, чтобы увеличить полицейские силы, ведь необходимо было следить за порядком в этот переломный момент русской жизни, но все время докучал императору своими предложениями ограничения императорской власти, писал Александру Второму, склонному к реформам, что с началом Польского мятежа необходима конституция и необходимо преобразовать Государственный совет России на началах австрийского парламента, нужны дальнейшие реформы, но император отмалчивался. Валуев видел неопределенность положения русского правительства, тревожил внутренний разлад, признаки разложения, а тут еще обещания французского императора вмешаться в русско-польские распри и помочь Польше в решении ее главного вопроса. Посыпались грозные дипломатические депеши от трех европейских держав, угрожавшие военным вмешательством, но князь Горчаков в блестящей форме отвел все угрозы военного вмешательства. «Но можем ли мы с такими пороками в правительстве вступить в борьбу против Европы? Я вижу наших ничтожных деятелей? Можно ли с ними надеяться на успех? В начавшихся собраниях дворянства обсуждалось много вопросов, поднимался и вопрос о форме правления в государстве, но ни одного голоса не прозвучало в защиту абсолютной монархии, об этом говорил императору князь Долгоруков, об этом говорил и я, но император помалкивает, а зря, – думал Валуев. – Да, появился Муравьев, Берг, Николай Милютин и его команда, пытаются что-то сделать в форме абсолютного самодержавия, по каждому поводу бегут согласовывать то или иное предложение… А почему?

Можно ли мне оставаться министром внутренних дел, если так много дел делается против моих устремлений? Но как можно просить увольнения, если император запретил мне думать об отставке и разрешил изложить мои соображения по вопросу о призвании в Государственный совет представителей от земства, великий шаг, хотя и первый… Но произойдет ли это или бумажка так и останется бумажкой, которых у императора набралось уже предостаточно?.. Мелькают все те же имена: князь Долгоруков, граф Блудов, граф Панин, барон Корф, князь Горчаков, Милютин, Рейтерн, князь Гагарин, привычные имена, они будут обсуждать мою записку императору. Состав этой коллегии мне мало нравится, однако предложил имена сам император… А что получилось? Ничего не получилось, только Долгоруков поддержал мои предложения, а Милютин предложил повременить с такими предложениями, выразить словесное заявление, но не тотчас, а со временем.

И что из того, что я сказал… Если бы попросили князя Гагарина или графа Панина привести сюда тех, кто мыслит так же, как они, то они не привели бы и десяти человек, а мы с Долгоруковым привели бы сотни и тысячи… И странно, что император пошел именно за такими людьми, а мои предложения остались без последствий… Непонятные мы люди, без противоречий жить не можем: когда нужны жертвы, преданность и умственный труд или кровь, то мы зрелы и самостоятельны, но когда речь о других проявлениях зрелости и самостоятельности, то мы обращаемся в несовершеннолетних и в людей, против которых принимаются дипломатические предосторожности. А в последующие дни император опять поддержал мои предложения, но потом когда-нибудь, ведь еще проект не обсуждался на Государственном совете… А что в итоге? А в итоге, как только Муравьев приехал в Северо-Западный край, тут же распространилось от него известие, что виновато во всех мятежах и в других притязаниях в Виленском крае Министерство внутренних дел, которое будто бы стесняло энергию генерала Назимова и позволило себе самые неуместные выходки по нашему адресу. Я, конечно, тут же написал императору, что если ему угодно оставить на мне звание министра внутренних дел, то надлежит положить предел неуместным проделкам генерала Муравьева. Но все довольны службой Муравьева, он наводит порядок в Литовском крае, составилась партия, готовая изъявить покорность императору…»

Постоянно такие мысли мелькали у Петра Александровича, он их отбрасывал, но они снова и снова одолевали его. Как можно работать в такой системе, когда с каждым предложением надо бежать со всеподданнейшим докладом и обо всем, даже мелочном, нужно докладывать и испрашивать на то или иное решение соглашение императора? Боятся упоминать даже слово «конституция», а совершенно не понимают, что у нас уже давно поступают неправильно и беспорядочно под маской самовластия, то идут направо, то идут налево, разве мы не лавируем туда-сюда, не любезничаем с тем и другим, не переносим много разных хлопот от совершенно разноликих людей… Разве это не конституция? А упоминать об этом опасаются. Или вот недавно император написал записки, в которых требовал навести порядок в Польше военной диктатурой. Великий князь Константин Николаевич присутствовал при этом и согласился с императором, но одновременно должен был поехать в Польшу и восстановить общественный порядок, а за полчаса до этого сказал Платонову, что он на подобную систему согласиться не может и что она противна его убеждениям. Как он поступит? Ведь великая княгиня Александра Иосифовна предупреждала свиту великого князя, чтобы они приняли все меры, чтобы не дать ему отказаться от своего поста наместника и главнокомандующего царства Польского. А великий князь Константин Николаевич поехал в Варшаву, а вскоре получил отставку…