Павел I - Алексей Песков

Разочарования и обиды начались в первый же вечер:

– Екатерина встречает детей по-домашнему: ни фейерверков, ни иллюминаций, ни триумфальных арок, – словом, совсем не так, как Иосиф или Людовик;

– князь Куракин немедленно выслан в свое имение – в Саратовской губернии село Борисоглебское, без права выезда – за злоумышленное согласие с полковником Бибиковым (впоследствии по усиленной просьбе Павла ему разрешили приезжать в Петербург раз в два года);

– Павел перестает приглашать к себе графа Никиту Ивановича Панина и бывать у него, чтобы не навлечь подозрений на учителя и не подвергнуть участи, подобной куракинской;

– Мария Федоровна оскорблена указами императрицы против ношения роскошей – запрещалось являться ко двору в платьях из парчи, делать на платьях накладки шире двух вершков, ставить прически выше двух вершков и проч. – «Мария Федоровна (в то время 23-летняя женщина), огромные волосы которой в то время славились, должна была подстричь их, что, разумеется, было ей очень горько, и она даже плакала» (Из воспоминаний фрейлины Алымовой (Ржевской) // РА. 1877. Кн. 3. С. 337–338);

– по придворным закоулкам ползет слух: будто Екатерина хотела по возвращении Павла из путешествия устранить его от престолонаследия (см. депешу английского посланника Гарриса от 6 декабря 1782: Кобеко. С. 272).

Итоги путешествия в чужие краи: «Если чему обучило меня путешествие, то тому, чтобы в терпении искать отраду» (Павел – о. Платону // РА. 1887. Кн. 2. С. 30).

1783

Весна началась с двух кончин – 31-го марта умер граф Никита Иванович Панин, 12-го апреля – князь Григорий Орлов.

Двадцать один год состязались они у трона Екатерины, то помыкая ею при временных победах друг над другом, то подчиняясь ее воле и делая вид, что готовы друг с другом сотрудничать.

Смерть их, одного вослед другому, как будто нарочно пришлась на минуты победного присоединения Крыма новым хранителем престола – Потемкиным: 8-го апреля Екатерина выдала указ о превращении заветного полуострова в провинцию Российской империи.

В таких случаях принято говорить: кончилась эпоха. Смерть Григория Орлова случилась, в общем-то, неожиданно, хотя и ясно было, что он не жилец на этом свете: последнее время он проводил в угрюмом сумасшествии. Смерть Никиты Ивановича Панина ожидалась: он был на пятнадцать лет старее Орлова, болен, и ему шел уже 65-й год.

Он умер от паралича: «Накануне горестного сего происшествия был он здоровее и веселее обыкновенного; но поутру в четыре часа, ложась в постель, вдруг лишился он языка и памяти поражением апоплексическим <…>. Чрез несколько часов скончался он в глазах возлюбленного питомца своего <…>. В тот момент, когда душа его разлучилась с телом, великий князь бросился пред ним на колени и целовал руку его, орошая ее горчайшими слезами <…>. Погребение его было 3 апреля. Вынос тела удостоен был присутствия его императорского высочества. Прощаясь в последний раз со своим другом и воспитателем, поцеловал он руку его с таким рыданием, что не было человека, которого бы сердце не растерзалось жалостию <…>» (Д. И. Фонвизин. С. 187–188). – За два дня до смертного удара Павел, будто предчувствуя, нарушил зарок – не бывать у Никиты Ивановича, чтобы не навредить, – и приехал. И они весь вечер проговорили, и Никита Иванович завещал своему питомцу непременные законы с разделением властей, и Павел записал их разговор в «Рассуждении вечера 28 марта 1783 года».

Кончилась эпоха посягновений на волю монаршую, эпоха, открытая в январе 1730 года пунктами Верховного совета, предъявленными Анне Иоанновне. Следующую такую эпоху начнет царствование благословенного Александра Павловича – но то будут уже иные времена и совсем другие люди.

Кончилась эпоха – настала новая: недели за три до кончины Никиты Ивановича в охрану и подчинение Павла была назначена военная команда из шестидесяти человек, и ему было разрешено самому следить за исполнением их караульной службы. Отчасти следуя своим воспоминаниям о воинах великого Фридриха, отчасти влекомый наследственными, отцовскими инстинктами, отчасти ревнуя прадеду, начинавшему царский путь с потешных батальонов, Павел немедленно стал погружаться в поэтику единоначалия, воинской дисциплины и парадного фрунта. Скоро все свои утренние часы – от рассвета до полудня – он будет посвящать строевым учениям, а в дни маневров будет посвящать маневрам дни напролет.

«– Слу-шай!

Флигельман выходит перед фрунтом, оборотясь так, чтоб все три шеренги видели, как он показует темпы заряжения и пальбы.

Дует ветер. Снег скрыпит. Серенькие тучи. Солнце жарит. Зной. Дождь. Метель. Стужа. Для военной службы нет плохой погоды:

– Ди-визио-о-он!

– К за-ряду!

– Шар-жируй!

– О-обороти ружье!

– Шомпол!

– Бей!

– Вложь!

– На пле-чо!

– К па-альбе диви-зио-о-ном!

– Товьсь!

– Пли!

Клацают затворы, щелкают курки. Снег. Дождь. Ветер. Зной. Вьюга.

– Р-раз! Р-раз! Р-раз, два, три! Л-левой! Л-левой! Выше носок, р-ракальи! Тяни ногу! Р-раз, р-раз…

– А-атставить!» (Я. С. 140–141).

В Гатчине до сих пор высится сакральный центр Павловой жизни: поставленный в 1792-м году пятнадцатисаженный обелиск – памятник давнопротекшему времени, назидание потомкам; называется конетабль – брусообразно-пирамидальный столб, не поддающийся разрушению.[119] Когда-то возле обелиска стояла стена с начертанными на ней солнечными часами, на которых тень конетабля отмеряла время суток, а вокруг была ограда с шестью пушками (Лансере. С. 44). – Теперь там нет ни стены, ни ограды, ни вахт-парадов. Остался только сам конетабль – священный пуп здешней земли.

В 1784-м году по идее Потемкина была сделана реформа армейского обмундирования: «Перед сим гренадеры имели старинные гренадерские шапки; мушкетеры, кавалерия и артиллерия носили шляпы; вся армия причесана была с буклями, длинными косами и пудрою, что особливо было тягостно для нижних чинов <…>. По введенной же светлейшим князем реформе у всей армии волосы были острижены в кружок, как можно ниже; вместо шляп и гренадерских шапок даны легкие каски с плюмажем из шерсти <…>. Вместо долгополых мундиров сделаны были куртки; вместо коротких штанов чикчиры сверх сапог <…>. На лето все нижние чины имели кители из фламского полотна с широкими шароварами <…>. Когда его светлость представил на утверждение императрицы доклад, то надписал: солдатский наряд должен быть таков – что встал, то готов» (Энгельгардт. С. 241–242).

Павел не только ничего не стал менять в обмундировании и прическах своей команды, но, словно в вызов Потемкину, усилил анахронизмы, сделав похожесть своих солдат на солдат Фридриха неотличимой. Придворные Екатерины, попадавшие в Павловское и Гатчину по долгу службы, бывали изумлены: «Одежда и прочий прибор сих солдат суть точь-в-точь такие, как будто оные нарочно сюда из Пруссии выписаны были. Рядовые употребляют старинного прусского фасона гренадерские колпаки, красные галстуки, прусского покроя кафтаны, камзолы, штаны и черные штиблеты. Унтер-офицеры одеты так же <…>. Офицеры <…> носят мундир самого темнейшего цвета зеленого сукна, шляпы с узеньким, в палец ширины, позументом <…>. Выписанный из прусской службы офицер, служащий теперь в здешней капитаном, здесь командует» (Гарновский. № 5. С. 2–3).