Мир Приключений 1965 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) - В Травинский

— С ромом, — добавил Михайлов, с нежной укоризной взглянув на директора.

— Это детали.

Они снова замолкли, уставившись на развалины корпуса. У Второва пересохло в горле, и он чмокнул.

“При чем здесь ром? — подумал он. — Чушь какая-то. Чушь и галиматья”.

— Ась? — спросил Алексей Кузьмич.

Все снова посмотрели на Второва.

— Я ничего не говорю, — хмуро буркнул Второв. — И ничего не могу сказать. Я сам ничего не понимаю.

— Во всяком случае, это не пожар, — сказал один из тех, незнакомых.

— И не взрыв. Ни в коем случае не взрыв! — вмешался Михайлов, отрывая сомнамбулический взгляд от развалин.

На институтском дворе корпус “В” был единственным пострадавшим зданием. В нем помещалась лаборатория вторичных структур, которой заведовал доктор химических наук Второв Александр Григорьевич. И поэтому все смотрели на А.Г.Второва, и он ощущал эти взгляды, как уколы сотен игл.

— Придется провести серьезное расследование, — сказал Михайлов, глядя куда-то вдаль.

“Что это такое? — Второв сделал несколько шагов вперед и погрузил пальцы в серебристый пепел. — Странно, очень странно…”

Внезапная дрожь пробежала по его телу, неприятная, тошнотворная слабость разлилась в мышцах. Второв узнал пепел. “Серебристый порошок из дьюаров Кузовкина! Вчера, только еще вчера я передал с Сомовым на анализ колбочку таипственного вещества. А сегодня в этот порошок превращен трехэтажный корпус. Значит… значит…”

Мысли проносились в голове Второва с лихорадочной поспешностью. Они наползали друг на друга, исчезали и вновь возникали, словно льдины в разгар ледохода.

“Значит, это очень страшное вещество. Может быть, перед ним та космическая ДНК, с которой работал Кузовкин и которая его погубила? Наверное, Филипп прав. Но почему она начала действовать? Почему вдруг ожила? В течение года она пролежала в дьюарах без каких-либо изменений! Впрочем, так ли это? Нет, конечно. Только Рита могла бы объяснить всё это… Но ее нет, и распутывать узел придется мне. Что же произошло сегодня ночью? Что?..”

Прикосновение чьих-то пальцев к плечу вывело Второва из оцепенения.

— Пойдемте с нами, — сказал незнакомый.

Второву показалось, что ему уже встречалось это безразличное лицо и этот спокойный, ожидающий взгляд, исполненный скрытой силы.

— Да, да, пойдемте, — заторопился Михайлов.

Алексей Кузьмич только головой тряхнул, как бы присоединяясь к словам Михайлова. Второв ощутил отчуждающую силу этого слова — “пойдемте”.

Они пошли. Второва поразило, какими чужими и незнакомыми показались ему толпившиеся вокруг люди. Он работал с ними около десяти лет, знал всех очень хорошо, но сейчас как будто видел впервые…

В директорском кабинете, как всегда, было тихо и уютно.

Алексей Кузьмич не сел за свой стол, он просеменил к окну и, глядя во двор, с деланной шутливостью сказал:

— Давайте выкладывайте, Александр Григорьевич, что вы там накудесничали. Не томите нас, фокусник…

Остальные расселись куда попало. Ученый секретарь Григорович плюхнулся в кресло, трое незнакомых сели вместе на диван, Михайлов, поколебавшись, присел на краю директорского стола и начал что-то записывать. Только Второв остался стоять.

— А что я могу сказать? — Он раздраженно развел руками. — Самому ничего не понятно.

— Простите, товарищ Второв, — сказал Михайлов, выпрямляясь. Его тощая грудь округлилась, как глобус. — Мне как замдиректора по научной части ваша позиция кажется более чем странной! Погибла ваша лаборатория, и не только ваша, там ведь этаж занят Тимофеем Трофимовичем, туда вложены десятки миллионов государственных рублей, уничтожено уникальное оборудование, хорошо, что обошлось без человеческих жертв, а вам нечего сказать! Вы обязаны — понимаете, обязаны доложить нам обо всем, что могло стать источником этого несчастья. Вы должны помнить, сколько хлопот причинили многим уважаемым… да всем, пока государство, и в частности институт, не обеспечило работу по вашей поисковой теме. Мы вашими поисками во как сыты!

Михайлов рубанул себя по шее, украшенной розовым кадыком.

“Жаль, что твоя рука не гильотинный нож”, — подумал Второв.

— Я действительно ничего не знаю, — сказал он. — Ведь вы хотите, чтобы я назвал причины катастрофы, не так ли? А я не могу этого сделать. Я просто ума не приложу, отчего все так… получилось. Я рад, что Потехин остался жив… Но отчего без дыма и огня сгорела лаборатория, я не знаю и не понимаю…

— Мне кажется, вы неправильно поняли Владислава Владиславовича, — вступился ученый секретарь института Григорович. Его лицо было рассечено вертикальными и горизонтальными морщинами на множество сложных геометрических фигур. Когда ученый секретарь говорил, кубики и ромбики приходили в движение, словно кто-то вращал калейдоскоп. — Владислав Владиславович говорил о том, что нужна информация о проводимых вами работах. Это, кстати, вероятно, интересует и… вот присутствующих здесь товарищей. Не правда ли?

Григорович повел рукой в сторону дивана.

— Мне очень трудно сейчас об этом говорить, — пробормотал Второв, — но, во всяком случае… техника безопасности у нас соблюдалась всегда очень тщательно и ничего такого не ожидалось… — Второв замолчал.

Прошло несколько тягостных минут.

— Это всегда происходит неожиданно, — внезапно сказал один из сидевших на диване. — Вы не волнуйтесь, а постарайтесь лучше припомнить…

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет вбежал человек. Его крохотные темные глазки сверкали злыми угольками. Он обдал присутствующих волной хорошо отрепетированной ярости и ринулся к директору.

— Алексей Кузьмич, я решительно протестую! — завопил он. Вошедший сделал шаг, полы его старомодного пиджака взлетели, и он, вытянув вперед руки и растопыря пальцы, согнулся в поясе, как будто собирался прыгнуть в воду. Затем, словно получив невидимый мощный толчок, промчался в нелепом галопе через всю комнату и растянулся на ковре. Создавалось впечатление, что при ударе голова его расплющилась. Грубая брань невысокого мастерства вырвалась изо рта упавшего.

— Знакомьтесь, — сказал Алексей Кузьмич. — Тимофей Трофимович Плещенко.

Все расхохотались. Второв впервые слышал, как от души смеется Алексей Кузьмич. У него оказался пронзительный дискант. Это было неприлично, неудобно, но никто не мог сдержаться. Смеялись все. Даже Михайлов издал неопределенное “хехс”… Второв чувствовал, как вместе с этим смехом из души его уходит страх, растерянность и ощущение беды.