Королевский выкуп. Последний рубеж - Шэрон Кей Пенман

– Матушка?

– Совет состоялся, Джоанна. Они согласились нарушить канонический закон и позволить тебе принять святые обеты сестры Фонтевро.

– Правда? Ты меня не обманываешь, мама?

– Нет, дорогая, я не стала бы лгать. Архиепископ Кентерберийский убедил их, сказал, что ты благословлена видением, исполняешь повеление Господа, и не им препятствовать Его воле.

За четыре месяца после смерти Ричарда Джоанна пролила больше слез, чем за всю свою взрослую жизнь. Но теперь это было другие слезы, выражавшие благодарность за самый драгоценный подарок, какой она когда-либо получала – спасение души.

– Спасибо, матушка! – Она теперь легко уставала и вскоре снова уснула. Но на этот раз уснула с улыбкой.

– Что будет с моим ребенком?

Этого вопроса Алиенора ждала и боялась. Джоанна и раньше заговаривала о бедственном положении своего малыша, но страх вечного проклятия нависал над ней, как грозовая туча, скрывающая за собой небо. Теперь, больше не боясь за себя, она стала сильнее страшиться за дитя в своем чреве.

Касаться этого вопроса не хотелось не только Алиеноре. Мастер Жерваз, ее врач, неожиданно проявил интерес к псалтырю, лежавшему на столике. Жослен, капеллан Джоанны, принялся перебирать подвязанные к поясу четки. Обе повитухи, дама Кларисса и дама Берта хранили молчание. Ни один из приближенных графини не проронил ни слова, потому как не хотел обсуждать самую спорную из доктрин Церкви – о том, что некрещенным младенцам закрыт путь в Царствие Небесное.

Конечно, Джоанна знала – эта тень нависала над каждой роженицей. Всем известно, что младенцы, умершие до крещения, не могут быть похоронены в освященной земле. Мало какие городские кладбища не обрамляли маленькие убогие холмики, насыпанные в стороне от могил, заброшенные и жалкие. Но величайшее горе родителям причиняло сознание, что их мертвые дети обречены на забвение в лимбе[21] и никогда не предстанут пред лицом Господа.

Вопрос Джоанны вторил плачу всех матерей с незапамятных времен. Наконец, аббат Люк принял на себя эту ношу, радуясь, что по крайней мере, не надо больше говорить бедняжке, что ее дитя будет вечно проклято и обречено на страдания. На протяжении большей части истории Церкви, священники ничем не могли утешить скорбящих родителей, но в последние пятьдесят лет появились изменения к лучшему. В некоторой мере они были связаны с неоднозначной фигурой французского теолога Абеляра, который убеждал, что святой Августин ошибался, и младенцы, виновные лишь в первородном грехе, не будут гореть вместе с грешниками в пламени ада. Хотя Абеляр опозорил себя, соблазнив прекрасную юную Элоизу, аббат Люк был рад, что доктрина получила такое признание, избавив его от необходимости защищать то, что защитить невозможно.

– Несмотря на то, что твое дитя не сможет пройти через врата рая, миледи, – мягко ответил он. – В детском лимбе оно будет страдать лишь от боли утраты, но не от огня.

Джоанна печально смотрела на аббата. «Ребенку будет отказано узреть Бога, а значит, его ждут вечные муки, если не физические, то душевные. Он будет лишен не только Божьей любви, но и любви семьи. Никогда не узнает отца, сестру или брата. Не узнает собственной матери», – размышляла графиня.

Но этих своих мыслей она не озвучила. Аббат – человек добрый и не заслуживает упреков за причиненные не им страдания. Да и ее вопрос адресован был не ему и не капеллану. Взгляд Джоанны скользнул мимо аббата, отыскивая повитух. Дама Берта, приглашенная первой, но, несмотря на прекрасные рекомендации, не пользовавшаяся любовью у фрейлин Джоанны, была высокая, костлявая, нескладная, необщительная и грубоватая. Поэтому Анна и Беатриса по собственной воле нашли мадам Клариссу – добродушную и сердобольную, как сахар в сравнении с солью Берты. Теперь слово было за Кларисой. Ее голубые глаза были полны слез – она знала, о чем спросит Джоанна, и знала, что отвечать.

– Я слышала, – запнувшись, произнесла Джоанна, – что есть способ крестить младенца, пока он еще в чреве.

– Да, это так, миледи. Иногда, если мать не может родить и оба наверняка умрут, крестильная губка может быть введена прямо в чрево, чтобы приобщить младенца к Божией благодати.

– И ты… ты сделаешь это для моего сына? – Глядя, как дрожат губы у повитухи и по румяным щекам бегут слезы, Джоанна почувствовала такую боль, что страдальчески вскрикнула: – Но почему нет? Умоляю, спаси моего сына!

– Миледи, я бы сделала, если бы могла! Но это возможно только когда женщина уже начала рожать и ее чрево разверсто.

Джоанна понимала, что цепляется за соломинку, но все же ей было трудно принять отказ.

– Наверняка тут что-то можно сделать, – прошептала она, но уже почти без надежды. И тогда подала голос вторая повитуха.

– Есть один способ, – мадам Берта прошла вперед и остановилась возле кровати. – Хотя некоторые им брезгуют. Когда женщина умирает, ребенок еще некоторое краткое время живет за счет воздуха в ее артериях. Если действовать достаточно быстро, он может быть вовремя извлечен из чрева и окрещен.

Все потрясенно умолкли, поняв, что она имела в виду. Фрейлины Джоанны пришли в ужас от мысли, что ее тело будет рассечено. Врач и капеллан, видимо, сомневались – повитух часто подозревали в крещении мертворожденных для утешения скорбящих родителей. Но глаза Джоанны неожиданно засияли, и Алиенора придвинулась ближе, чтобы взглянуть в лицо Берты.

– Ты можешь сделать это для моего сына? – Джоанна дотянулась и взяла повитуху за руку.

Ладонь у той была крупная, как мужская, с красными суставами и обкусанными ногтями. Эта ладонь не вызывала восторженных взглядов, как и сама повитуха. Но в этой нескладной руке ощущалась сила, Джоанна чувствовала, что ей бросили спасательный канат.

– Могу, миледи.

Для лекаря это уже было слишком.

– Этот ребенок не должен появляться на свет еще два месяца или больше. И как же он сможет втянуть в свои легкие воздух?

Повитуха спокойно встретила его обвиняющий взгляд.

– Женщины часто ошибаются со временем зачатия. И срок у графини может быть куда большим, чем она думала. И я так понимаю, чтобы крещение совершилось, нужно не более одного вдоха, пусть даже и слабого.

– Она права, – заговорил аббат Люк, впервые за все это время. – Одного вдоха