Не Сволочи, или Дети-разведчики в тылу врага - Валерий Сафонов

Сержант укоризненно посмотрел на своего красноармейца и обиженно сказал:

— Нехорошо, Михалыч, — скрываешь такие связи…

Молчавший до этого Петя вопросительно взглянул на своего провожающего:

— Только мне, Михалыч, одно непонятно…

Некоторое время он молча смотрел на красноармейца, а затем продолжил:

— Почему этот ваш земляк с таким бывшим большим званием занимает довольно скромную должность?

Красноармеец махнул рукой:

— Так или не так, за это не ручаюсь. Но в деревне прошел слух, что Егор Григорьевич чем-то не угодил тогда новому наркому внутренних дел, самому Лаврентию Павловичу Берии… А с тем шутки были плохи…

Сержант Аникин согласно кивнул: он-то хорошо это знал — испытал на своей шкуре. Вот и его отец, в прошлом питерский рабочий, а затем конармеец, командир дивизии, в 1939 году был осужден, как сообщили в НКВД СССР, на 10 лет без права переписки. Многие их знакомые, в основном жены бывших военных, имевшие уже такие ответы из наркомата Берии о судьбах своих близких, уверяли, что отец расстрелян. Они же с мамой не верили этому и продолжали «бомбить» письмами различные учреждения. Однако все было безрезультатно. Ответ получали один и тот же: 10 лет без права переписки. Вскоре арестовали и маму и как члена семьи изменника Родины осудили на 8 лет исправительно-трудовых лагерей. Тут же загремел с четвертого курса авиационного института и он и Особым совещанием при НКВД СССР отправлен на спецпоселение на Колыму, в поселок Ягодное. Срок определили 5 лет. В этом почти не обжитом и забытом богом краю кого только он не встречал. На лесоповале познакомился с кухаркой Ниной, сестрой расстрелянного маршала Тухачевского, которая не раз подливала ему сверх нормы баланды. Вместе с проходчиком Варлаамом Шаламовым, журналистом из Москвы, добывал золото на прииске Джелгала и делил последний сухарь в стылом углу барака. А жена главы нашего государства Михаила Ивановича Калинина, Екатерина Ивановна, несколько раз угощала прекрасным душистым табаком. Где она его доставала — одному богу известно. Здесь Аникин познакомился с бывшими крупными советскими и партийными работниками, дипломатами, военными, писателями, артистами и просто рядовыми рабочими и крестьянами. С кем бы он ни беседовал, каждый из них считал, что всех их свел сюда какой-то злой гений. И каждый из этих бедолаг упорно надеялся: совсем скоро их освободят… Вот Сталин обо всем узнает и освободит. Ведь здесь собраны невиновные, лучшие люди страны. Там, в верхах, орудует хитрый и коварный враг. Он и творит свои гнусные дела. Скоро Сталин разберется и узнает обо всем. И тогда берегись, вражина!

На лесоповале и прииске Аникину, физически очень сильному человеку, бывшему спортсмену, не было равных. В день он выдавал несколько производственных норм. Ему, конечно, было тяжело. Но эта физическая усталость не имела никакого сравнения с душевной его драмой. О, как хотелось ему доказать, что он свой, советский. По вечерам он что-то мастерил, чертил, мудрил, и скоро о нем заговорили какоб изобретателе. На него обратило внимание местное руководство. Некоторые из руководителей стали приглашать его к себе в гости. Однажды районный военком попросил Аникина подготовить дочь по математике для поступления в столичный вуз. Он согласился, о чем потом не раз ругал себя. Он влюбился… И самое страшное — она ответила ему взаимностью. «Но что могло быть общего между нами? — не раз думал Аникин. — Он — изгой общества, на нем клеймо сына изменника Родины. От своего отца никогда не отречется. Он верит в его невиновность. Пока есть силы, он будет ставит рекорды. А потом его ждет неизвестность… Нет у него никакого будущего, а значит, не будет будущего и у нее. А она — красавица, умная, наверняка поступит в МГУ. Она решила так: если поступать, то только в университет Оля рвалась в Москву, но не только на учебу… Она решила дойти до самого наркома внутренних дел, и будь что будет — расскажет ему об их любви. Ведь он человек… По возрасту подходит ей в отцы. Он должен помочь. Она докажет ему, что ее любимый не враг. И врагом никогда не был.

Бедная Оля, если бы ты знала, сколько вот таких наивных и доверчивых девушек растоптал и обесчестил этот проходимец на высоком посту наркома внутренних дел. Он многим из них обещал: одной обещал освободить отца, другой — мать, третьей — любимого. Но от всех красивых девушек, специально пропускаемых к нему его головорезами, он требовал одно: женскую честь. Обезумев от горя, теряя рассудок, многие из них соглашались и на это, лишь бы помочь своим близким. Добившись своего, он тут же обо всем забывал. А обесчещенная и истерзанная им жертва нередко после этого отправлялась на спецпоселение или даже того хуже — в тюрьму…

Оля в Москву не поехала. Началась война. Аникин решил, что ему теперь может помочь только фронт; «Там, на передовой, в бою, — не раз думал он, — мне повезет. Я совершу подвиг, обо мне заговорит вся страна. Меня пригласит Сталин. Я все расскажу ему. Об отце и маме… О нашей любви с Олей. Он во всем разберется. И я опять обрету свободу. Стану полнокровным гражданином своей Родины. Я вернусь и заберу Олю, и мы заживем назло той судьбе, которая уготована была мне какими-то злыми, непонятными, антинародными законами. Законами, которые приняты, как не странно, в самом гуманном обществе на земле. И кто только их готовил?»

— Помог мне отец моей любимой, районный военный комиссар. Правдами и неправдами он устроил меня рядовым в формируемый полк, и вскоре был я под Ленинградом. Но надо же такому случиться: мытарства мои на этом не кончились. Дружок у меня там появился. Всем хорош был парень. Влез он в мою душу — я возьми и расскажи ему всю свою горемычную судьбу. А он, сволочь, побежал и донес обо мне оперу из Особого отдела. И загремел я. Опять арест, следствие. О военкоме с Колымы следователю, конечно, ни слова… Наплел ему такое, что и вспомнить сейчас не могу. Осудил меня трибунал к 15 годам тюремного заключения. В тюрьму однако я не попал. Направили меня на фронт смывать вину кровью. Определили в штрафную роту. Теперь у меня было два пути: первый — лечь костьми при штурме какой-нибудь высоты или населенного пункта, что было обычным явлением для штрафников. Ведь бросали их в самое пекло. Второй путь — получить в этом пекле ранение и остаться в живых, смыть свою, для меня несуществующую вину своей собственной кровью. Для штрафника было это огромным счастьем. Получив ранение, штрафник уравнивался во всех правах с обычными гражданами, а главное, с него снималась судимость. Мне выпал счастливый жребий. Из двухсот с лишним человек, брошенных на штурм высоты 5671 под Красногвардейском, в живых нас осталось только пятнадцать — молодых, израненных, но отчаянно смелых, прошедших, как говорил наш ротный, старший лейтенант Фокин, царство ему небесное, огонь, воду и медные трубы. Ранен был и я, в левую руку. Взяв высоту, мы удерживали ее два дня и две ночи. Однако помощь командованием нам оказана не была, и попали мы вскоре в окружение. Офицеров среди нас уже не осталось: все полегли, горемычные, кто при штурме высоты, кто при ее защите. Командиром ребята избрали меня. Рассказал я одному, что в институте мне не хватило каких-то трех месяцев для присвоения офицерского звания. И это сыграло свою роль. А может, и то, что считали меня необыкновенно отчаянным парнем, но влюбыхситуациях не терявшим головы. Три недели пробивались мы из окружения. В лесах к нам примкнуло еще около 150 человек. Нам повезло: мы прорвались к своим. После прохождения специальной проверки присвоили мне звание сержанта, и командование даже объявило, что представлен я к награде. Теперь вот в 167-м стрелковом полку, на передовых позициях. А Оленька моя?.. Пишет… Наконец сбылась и ее мечта: побывала в Москве. Учебу в университете отложила до победы, а пока учится в Подмосковье в школе радисток. Скоро ей идти в тыл врага.