Фантастика-2009 - Сборник

Николай Леонидович поддержал разговор:

– Вековой пыли на бутылке нет.

Он взял «Посольскую» из рук Моргана и разлил по пластиковым стаканам.

– Вы хотя бы знаете в своем далеком будущем, что такое водка? – спросил Николай Леонидович полушутя-полусерьезно. – Или для вас это уже реликт, легенда?

– Конечно, знаем, Ник! – ответил Фергюссон. – Лучшая водка у нас, это...

Он не договорил. Наверное, снова вспомнил о Соглашении.

Николай Леонидович поднял стакан, понимая, что на правах хозяина должен произнести первый тост, но подходящие слова никак не шли на ум. Вообще-то у них в лаборатории, в узком кругу, первым тостом на всех застольях были шутливые слова – «со свиданьицем!», но в данных сюрреалистических условиях они прозвучали бы, конечно, нелепо и двусмысленно.

– Тосты в ваших веках еще говорят? – поинтересовался ученый на всякий случай.

Неожиданно ответила французская исследовательница Франсуаза Вильнев. Причем по-русски – очевидно, и она прошла через таинственный Лапидовиль.

– Тосты обязательно говорить. Добрые слова соединяют людей.

Николай Леонидович наконец нашелся.

– За истинную науку, которой не страшны ни пространство, ни время! И за отважных людей, готовых их преодолевать!

– Прекрасные слова, – сказала Франсуаза, – браво, Николя!

Выпили все. Николай Леонидович с удовольствием отметил, что и филе селедки совместного предприятия «Санта Бремор» пришлось далеким потомкам по вкусу. Поинтересовавшись из научной любознательности датой изготовления, Пьер Дюма воскликнул:

– О-ля-ля! Полтора века прошло!

– Три с лишним века, – поправил его Пит Фергюссон.

Николай Леонидович налил по второй. Но после этого бутылка опустела – все-таки она была одна, а за товарищеским ужином собрались одиннадцать отважных ученых, готовых преодолевать пространство и время. И не только готовых, подумал Николай Леонидович, на душе у которого успело потеплеть, но уже преодолевающих. В преодолении случилась, правда, какая-то необъяснимая накладка, но все обязательно должно было кончиться хорошо.

И сразу же на ум пришел новый тост.

– За Христофора Колумба! – провозгласил Николай Леонидович. – За человека, благодаря которому мы встретились.

После второй на душе у Николая Леонидовича еще больше потеплело. У потомков, как более-менее близких, так и более далеких, явно тоже.

Пьер Дюма подцепил пластиковой вилкой очередной кусочек селедки, съел, прикрыл от удовольствия глаза, открыл и зачем-то посмотрел на Роже Лемерсье. Тот кивнул. Пьер извинился, встал, исчез на мгновение в своем серебристом шаре и сейчас же появился вновь, держа в каждой руке по пузатой бутылке.

– Наше французское шампанское, – объявил он. – Очень старое, 2172 года.

Пьер сел на место, но теперь поднялся итальянец. Извинившись, он тоже отлучился к своей машине времени, чтобы вернуться с двумя большими бутылками мартини.

– Вижу, – констатировал Николай Леонидович, в свою очередь поднимаясь, – шампанское и мартини в будущем не перевелось.

Вернулся он тоже с двумя бутылками холодной «Посольской». Стаканы наполнились вновь, а потом еще и еще. И все-таки какая-то скованность в разговоре явно чувствовалась, каждый, помня о Соглашении, боялся сказать что-нибудь лишнее. Иногда это приводило к трагикомическим ситуациям.

Так, например, когда Николай Леонидович задал невинный вопрос, стоит ли по-прежнему в самом конце XXII века в городе Париже, который он очень любил и не раз там бывал, Эйфелева башня, французы Дюма и Лемерсье, прежде чем ответить, шепотом о чем-то посовещались. Потом Лемерсье кивнул, и Дюма ответил:

– Стоит, Николя!

Такой ответ вызвал у американца Хью саркастическую усмешку.

– Эй, господа французы! Вы уж совсем, как дети! Словно в солдатики играете! Вот так секрет, стоит или не стоит ваша хваленая Эйфелева башня? Какое это может иметь значение для судеб мира?

Лемерсье обиделся.

– То, что ваша хваленая статуя Свободы уже обрушилась, для судеб мира уж точно никакого значения не имело, – сказал он сухо.

Американец оторопел.

– Как это обрушилась?! Когда?!

– Совсем недавно, – злорадно ответил Лемерсье. – В 2192 году.

Утешая американца, в разговор вступил новозеландец Фергюссон:

– Эй, Хью! Не переживай! Наши французы еще не знают, что через какое-то время статую Свободы восстановили. Это же исторический факт! В 20-х годах прошлого века. Для нас, конечно, прошлого. Для тебя – будущего. Так что все в порядке!

Возникшую было неловкую ситуацию окончательно разрядил Николай Леонидович, очень кстати вдруг припомнивший, что так и не знает, в какой именно день плавания Колумба он попал. На «Санта-Марии» они с Василием были вчера, а сегодня...

– Сегодня у нас тут 15 сентября 1492 года, – ответила на его вопрос исследовательница Франсуаза Вильнев.

– 15 сентября, – задумчиво молвил Николай Леонидович, бросив взгляд в ту сторону, где в свете звезд едва были видны силуэты каравелл. – Значит, Колумб уже побывал на Канарских островах, отремонтировал там «Пинту», давшую течь, и теперь, – он быстро подсчитал в уме, – уже девятый день плывет в океане. И мы вместе с ним. Скоро увидим Саргассово море.

Хронологию первой экспедиции Колумба, как она описывалась в исторических источниках, Николай Леонидович знал, разумеется, по дням, если не по часам. Все остальные путешественники по времени, естественно тоже.

И вот теперь наконец-то завязался общий оживленный разговор безо всяких оглядок на Соглашение, потому что речь зашла о давно минувших временах – о Колумбе, загадках, связанных с его экспедицией, и различных теориях, которые объясняли, почему Колумб был так уверен, что обязательно найдет за Атлантическим океаном большую землю. А эти теории стали появляться, начиная уже с XVI века. Интерес к ним то исчезал, то оживал снова, но, в общем, они всегда волновали любознательное человечество.

Американец Хью оказался убежденным сторонником теории, что первыми дорогу в Новый Свет проложили за двадцать лет до Колумба английские купцы из Бристоля, возившие в Северную Америку самое дешевое вино, к которому приучили непривередливых индейцев, и обменивали его на золото.

Свое открытие, боясь конкурентов, англичане держали в секрете. Но Колумб, побывав в 1477 году в Бристоле, мог все-таки о нем узнать от английского мореплавателя Джона Кабота, который на самом деле был Джованни Кабото, итальянцем по происхождению, родившимся в той же Генуе, что и сам Колумб.

Новозеландцы были склонны верить испанскому монаху-францисканцу Бартоломео де Лас Касасу, оставившему ряд трудов по истории и этнографии Центральной и Южной Америки. В одном из них, уже в 40-х годах XVI века, монах-историк прямо обмолвился, что сведения о неведомой земле за океаном Колумб получил от некоего безвестного штурмана, который сбился с курса, был унесен к неведомой земле, но сумел-таки вернуться на остров Мадейру, где как раз в это время находился Кристобаль Колон.