Миддлмарч - Джордж Элиот

Читать ей не хотелось. Ей не хотелось думать. Навестить Селию, у которой недавно родился ребенок, она не могла, потому что по воскресеньям не закладывали карету. Не найдя ни в чем прибежища от гнетущего чувства опустошенности, Доротея вынуждена была терпеть его, как терпят головную боль.

После обеда, когда обычно Доротея вслух читала мужу, мистер Кейсобон предложил пройти в библиотеку, где по его распоряжению зажгли свечи и затопили камин. Он казался оживленным и был поглощен какой-то мыслью.

В библиотеке Доротея сразу заметила, что тома с заметками расположены на столе по-новому; мистер Кейсобон вручил жене знакомый том, содержавший оглавление ко всем остальным.

- Буду признателен вам, моя дорогая, - сказал он, усаживаясь, - если сегодня вечером вы почитаете мне не книгу, а вот это оглавление и в каждом пункте, где я скажу: "отметить", поставите крестик карандашом. Это будет первый шаг в давно задуманной мною тщательной систематизации материала, и в процессе работы я вам укажу принципы отбора, прибегая к которым вы, надеюсь, сумеете оказать мне существенную помощь.

Эта просьба являлась всего лишь очередным свидетельством того, что после памятного разговора с Лидгейтом мистер Кейсобон, столь неохотно принимавший прежде помощь Доротеи, ударился в другую крайность и требовал теперь от жены самого деятельного участия в работе.

После того как Доротея два часа читала ему вслух заголовки и отмечала их крестиками, мистер Кейсобон сказал:

- Возьмем этот том наверх... а вместе с ним, пожалуйста, захватите и карандаш... если нам придется читать ночью, мы продолжим эту работу. Надеюсь, она не наскучила вам, Доротея?

- Я охотнее всего читаю то, что вам хочется послушать, - сказала Доротея и ответила чистую правду; ее страшила перспектива, развлекая мужа чтением или на иной лад, не доставить ему, как всегда, ни капли радости.

Еще один пример впечатления, производимого Доротеей на окружающих ее людей: подозрительный и ревнивый супруг не сомневался в честности ее обещаний, в ее способности посвятить себя тому, что она считает правильным и благородным. В последнее время он стал понимать, как ценны для него все эти ее свойства, и захотел единовластно ими обладать.

Ночью ей пришлось читать. Молодость взяла свое, и утомленная Доротея уснула быстро и крепко. Ее пробудил свет; в полусне ей сперва показалось, что она взобралась на крутую гору и внезапно перед ней зарделся солнечный закат; Доротея открыла глаза и увидела мужа, который, завернувшись в теплый халат, сидел возле камина, где еще тлели угли. Он не стал ее будить, а лишь зажег две свечи и опустился в кресло, ожидая, когда их свет разгонит сон Доротеи.

- Вам нездоровится, Эдвард? - спросила она, тотчас же поднявшись.

- Мне было не совсем удобно в лежачем положении. Я немного посижу.

Доротея подбросила в камин дров, закуталась в шаль и сказала:

- Хотите, я вам почитаю?

- Буду очень вам признателен, Доротея, - немного мягче, чем обычно, ответил мистер Кейсобон. - Мне совершенно не хочется спать: удивительно ясная голова.

- Я боюсь, как бы вам не повредило возбуждение, - сказала Доротея, вспомнив предостережения Лидгейта.

- Я не ощущаю чрезмерного возбуждения. Мне думается легко.

Доротея не решилась спорить дальше и в течение часа, а то и больше, читала оглавление по той же системе, как вечером, только несколько быстрей.

Мистер Кейсобон, чья мысль работала теперь очень живо, определял, казалось, уже по нескольким вступительным словам все последующее и говорил: "Достаточно, отметьте это", или: "Переходите к следующему заголовку... я опускаю второе отступление о Крите". Доротею поражало, как его мысль с быстротою птицы облетает пределы, по которым ползала в течение долгих лет. Наконец, он произнес:

- Теперь закройте книгу, дорогая. Возобновим работу завтра. Я слишком задержался с ней и буду рад завершить ее поскорее. Но вы заметили, что принцип, по которому я произвожу подбор, заключается в том, чтобы снабжать каждый из перечисленных в предисловии тезисов соразмерным комментарием, как мы наметили сейчас. Вы это ясно поняли, Доротея?

- Да, - сказала Доротея, голос которой слегка дрожал. У нее ныло сердце.

- А теперь, пожалуй, я могу немного отдохнуть, - сказал мистер Кейсобон.

Он лег и попросил ее погасить свечи. Когда Доротея легла тоже и темную комнату освещал только тускло мерцавший камин, он сказал:

- Прежде чем уснуть, я обращусь к вам с просьбой, Доротея.

- В чем она состоит? - спросила она, похолодев от ужаса.

- Она состоит в том, чтобы вы, как следует подумав, сообщили, согласны ли вы в случае моей смерти исполнить мою волю: будете ли вы избегать поступков, нежелательных мне, и стремиться к осуществлению желаемого мною.

Доротея не удивилась - существовало много обстоятельств, дававших ей основание предполагать, что муж готовит для нее какие-то новые узы. Она не ответила сразу.

- Вы отказываетесь? - спросил мистер Кейсобон, и в его голосе прозвучала горечь.

- Нет, я не отказываюсь, - ясным голосом сказала Доротея, чувствуя, как крепнет в ней желание свободно располагать собой, - но это как-то слишком уж торжественно... по-моему, так делать нельзя - давать обещание, не зная, на что оно меня обрекает. То, что мне подскажет чувство, я выполню и без обещаний.

- Но вы будете при этом полагаться на ваше собственное суждение, я же прошу вас подчиниться моему. Вы отказываете мне?

- Нет, мой милый, нет, - умоляюще произнесла Доротея, терзаемая противоречивыми опасениями. - Но вы дадите мне немного времени на размышление? Всей душой стремлюсь я сделать то, что успокоит вас, и все же я не могу так внезапно давать ручательств, тем более ручательств в чем-то мне неизвестном.

- Вы, стало быть, сомневаетесь в благородстве моих желаний?

- Отложим этот разговор до завтра, - умоляюще сказала Доротея.

- Ну что ж, до завтра, - сказал мистер Кейсобон.

Вскоре она услышала, что он уснул, но сама не сомкнула глаз. Она лежала тихо, чтобы не потревожить мужа, а в душе ее тем временем шла борьба, и воображение бросало свои силы на поддержку то одной, то другой стороны. У нее не было опасений, что условие, которым намерен связать ее муж, имеет отношение к чему-либо, кроме его работы. Зато совершенно очевидным представлялось его желание, чтобы Доротея, не жалея сил, копалась в грудах разноречивых фактов, долженствующих в свое время послужить сомнительным доказательством еще более сомнительных выводов. Бедная девочка совсем утратила веру в то, что стрелка, указавшая ее мужу цель его мечтаний и трудов, направлена в нужную сторону. Неудивительно, что, несмотря на скудость знаний, Доротея судила о предмете верней, чем муж: она беспристрастно и руководствуясь здравым смыслом оценивала возможные результаты, он же поставил на них все. И сейчас ей представлялось, как она проводит дни, месяцы и годы, роясь среди чего-то истлевшего, собирает обломки предания, являющего собой всего лишь груду хлама, вырытого из руин... и таким образом готовит почву для теории, столь же нежизнеспособной, как мертворожденное дитя. Решительные попытки достичь решительно ошибочной цели несомненно содержат в себе зачатки истины: поиски алхимиков одновременно были исследованием материи, так возникает тело химии, где не хватает лишь души, после чего рождается Лавуазье (*138). Но теория, лежавшая в основе обширных трудов мистера Кейсобона, едва ли могла даже бессознательно породить какие-нибудь открытия: она барахталась среди догадок, каковые можно было повернуть и так и сяк, наподобие этимологических построений, вся убедительность которых заключается в звуковом сходстве и которые именно из-за звукового сходства оказываются потом несостоятельными; метод мистера Кейсобона не был опробован необходимостью создать нечто обладающее большей сложностью, чем подробное перечисление всех упоминаний о Гоге и Магоге (*139); этот метод мог в такой же степени не опасаться опровержений, как идея нанизать звезды на одну нить. А Доротее так часто приходилось, преодолев раздражение и усталость, заниматься не высокой наукой, которая украшает жизнь, а отгадыванием сомнительных, как стало ей теперь ясно, загадок! Теперь она отчетливо понимала, что муж цепляется за нее, как за единственную надежду на завершение его трудов. Сперва, казалось, он даже Доротею не желал полностью посвятить в свои дела, но постепенно самый веский из аргументов, торопливо приближающаяся смерть...

И тут Доротея стала оплакивать не свою будущность, а прошлое мужа... и даже нет, его теперешнюю тяжкую борьбу с долей, уготованной этим прошлым: труд в одиночестве; честолюбие, придавленное гнетом неверия в себя; цель все дальше и дальше, все замедленней шаг; и вот уже меч повис над его головой! Разве не для того она вышла замуж, чтобы помочь ему окончить труд всей его жизни? Но работа эта представлялась ей тогда более значительной, достойной того, чтобы ей так преданно служили. Должно ли - даже чтобы утешить его... возможно ли - даже если она пообещает, посвятить себя толчению воды в ступе?