Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

И хотя в этом потоке осуждения и раздражения звучали и более умеренные нотки, однако и в них присутствовал укор Эренбургу[955]. Это было полное фиаско человека, попытавшегося ответить на национальный вызов сугубо прагматически, в духе изощренного оппортунизма и той расхожей формулы, согласно которой политика — это не более чем искусство возможного.

Моральное поражение писателя и стоявшей за ним умеренной советской номенклатуры стало особенно очевидным 4 октября 1948 г. В тот день в московской хоральной синагоге началось празднование еврейского Нового года (Рош ха-Шана). По такому знаменательному случаю туда прибыли израильские дипломаты во главе с Меир. Это посещение неожиданно вылилось во внушительную демонстрацию еврейского национального единства. Израильского посланника встречали как новоявленного мессию, некоторые люди в экстазе даже целовали край одежды Меир. По «приблизительному подсчету» чиновника из Совета по делам религиозных культов, в этом богослужении, по сути ставшим празднованием возрождения еврейской государственности, участвовало до 10 тыс. человек, многие из которых не вместились в помещении синагоги. Нечто подобное имело место и 13 октября, когда Меир посетила синагогу по случаю праздника Судного дня (Йом Киппур). В тот день главный раввин С.М. Шлифер так прочувствованно произнес молитву «На следующий год — в Иерусалиме», что вызвал прилив бурного энтузиазма у молящихся. Эта сакральная фраза, превратившись в своеобразный лозунг, была подхвачена огромной толпой, которая, дождавшись у синагоги окончания службы, двинулась вслед за Меир и сопровождавшими ее израильскими дипломатами, решившими пройтись пешком до резиденции в гостинице «Метрополь». По дороге кто-то из этой толпы сказал шедшему рядом с Меир М. Намиру: «Это ответ московских евреев на статью Эренбурга».

Однако не всех евреев захлестнула волна восторженных эмоций. Близкая к аппаратным структурам ЦК интеллектуальная элита, и прежде всего хорошо информированная верхушка ЕАК, отлично представляла себе, какие в данной ситуации могут последовать кары. После демонстраций у синагоги Фефер сказал жене: «Этого нам никогда не простят». А за месяц до закрытия ЕАК тот же Фефер вместе со своим заместителем Г.М. Хейфецем (бывшим разведчиком, направленным «органами» в ЕАК в 1947 году) тщетно пытались отойти от руководства этой общественной организацией, жалуясь на плохое самочувствие и ссылаясь на другие причины[956].

Совсем по-другому интерпретировались эти события Г. Меир. Предприняв в начале января 1949 года поездку в Тель-Авив, она, остановившись проездом в Риме, дала для узкого круга работников «Джойнта» и местных еврейских организаций пресс-конференцию. На ней Меир заявила, что ее визит в синагогу перешел в большую сионистскую демонстрацию советских евреев, которые очень привязаны к Израилю, гордятся тем, что их страна первой признала Израиль. «Это замечательные евреи — возможно, наилучшие!», — восклицала она, демонстрируя журналистам фотографии, снятые возле синагоги. Затем ею было прочитано письмо от одного москвича, написанное по-еврейски. Присутствовавший на пресс-конференции агент советских спецслужб направил потом об услышанном отчет в МГБ СССР, зафиксировав в нем также сетования израильского дипломата на то, что миссию в Москве евреи посещают очень редко, что в СССР нет еврейских школ и что сионисты там находятся в тюрьмах. Им было подмечено и то, что «…Мейерсон не упомянула о роли Советского Союза в палестинском вопросе и даже не высказала ни одного учтивого слова по отношению к СССР, что обычно характерно для дипломатов». Кроме того, в этом секретном отчете сообщалось со ссылкой на «заслуживающий доверия» источник в МАПАЙ, что «Мейерсон в узком кругу своих друзей выражала глубокое недовольство своим назначением в качестве посланника в Москве… она якобы заявила о том, что в Москве она абсолютно изолирована и принадлежит к тем дипломатам, за движением которых следят».

Наглядным свидетельством того, что глава израильской миссии в СССР пришлась не ко двору в советской столице, стал инцидент, отнюдь не случайно спровоцированный Эренбургом на одном из дипломатических раутов. Произошел он в ноябре 1948 года на приеме в посольстве Чехословакии. К присутствовавшей на нем Меир подошел английский журналист Р. Паркер и спросил, не хотела бы она познакомиться с находившимся там же Эренбургом. Получив утвердительный ответ, журналист растворился в толпе, чтобы через некоторое время возвратиться со знаменитым советским писателем. Как писала потом Г. Меир, Эренбург «был совершенно пьян… и… держался агрессивно». Поприветствовав ее и выяснив, что та не владеет русским, он грубо и нарочито громко заявил, что ненавидит евреев, родившихся в России, которые говорят только по-английски. Думается, что на самом деле Эренбург был не столько пьян, сколько намеренно разыграл скандальную сцену, руководствуясь тем трезвым расчетом, что о произошедшем во всех деталях будет доложено наверх, благо при сем присутствовал Паркер, которого в среде аккредитованных в Москве западных журналистов подозревали в тайном сотрудничестве с советскими спецслужбами. За такую версию говорит и то, что, появившись вскоре в албанском посольстве, Эренбург, так же играя на публику, сначала во всеуслышание прочитал нотацию кинорежиссеру М.С. Донскому, заикнувшемуся о возможности ограниченной эмиграции советских евреев в Израиль, а затем «по-дружески» предупредил находившегося там же представителя посольства Израиля М. Намира о нежелательных для его государства последствиях, если оно не пожелает «оставить евреев СССР в покое и не откажется от попыток соблазнить их сионизмом и эмиграцией». После этого разговора израильский дипломат в своем донесении в Тель-Авив предположил, что «беспомощные колебания» Эренбурга между чувством, что его долг поддержать Израиль, и страхом, что сионистские идеи завоюют сердца советских евреев, отражают в какой-то мере настроения советских властей.

Такая активная демонстрация собственной благонадежности тем не менее не помешала писателю обратиться 21 ноября 1948 г. к главному редактору «Правды» П.Н. Поспелову с просьбой опубликовать материалы об антисемитской выходке заведующего отделом коммунистического воспитания «Литературной газеты» B.C. Василевского, который незадолго до этого в ресторане, находясь в подпитии, обозвал одного из посетителей «жидовской мордой». Но дело замяли, и инцидент закончился тем, что дебоширу в суде вынесли чисто символический приговор: один год тюремного заключения условно, а материал, который хотел опубликовать Эренбург, отправили в архив[957].

Когда вскоре развернулась кампания борьбы с «безродным» космополитизмом, Эренбурга чуть было не подвергли гонениям. Друзья и знакомые опасались не только навещать его, но и прекратили звонить ему по телефону. В начале февраля 1949 года Агитпроп дал указание прекратить публикацию статей Эренбурга. В те дни Шепилов направил Маленкову обзор откликов общественности «на разоблачение антипатриотической группы театральных критиков», в котором цитировалось одно из выступлений президента Академии художеств СССР А.М. Герасимова:

«Отдавая должное заслугам Ильи Эренбурга, его боевой публицистике в годы войны, не могу пройти мимо тех гнусностей, которые он позволил себе говорить о Репине, о русской живописи вообще. Где же были тогда наши критики? Раздался ли в ответ их крик негодования?».

И далее уже от себя Шепилов добавил: «Тов. Герасимов указал на недопустимость той пропаганды творчества Пикассо, которую систематически ведет Эренбург».

Дело дойдет до того, что в конце марта заместитель Шепилова Ф.М. Головенченко даже заявит публично, что Эренбург как враг народа и космополит № 1 уже разоблачен и арестован.

Пытаясь удержаться на плаву и как бы хватаясь за последнюю соломинку, Эренбург написал тогда Сталину, прося внести ясность в его дальнейшую судьбу. Как и следовало ожидать, вождь не дал в обиду одного из талантливейших специалистов по идеологической обработке Запада. Вскоре писателю позвонил Маленков и заверил в поддержке ЦК. Перегнувший же палку Головенченко[958] был удален из Агитпропа. Эренбургу вновь стали заказывать статьи, и, как по команде, угомонились его недоброжелатели. А в апреле 1949 года его послали на конгресс сторонников мира в Париж. Постановлением политбюро Эренбург в июне 1950-го утверждается заместителем председателя Советского комитета защиты мира и ему поручается «руководство делом пропаганды движения сторонников мира и организация в печати пропагандистских выступлений по этим вопросам». А вскоре его избирают вице-президентом просоветского Всемирного совета мира[959].