Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо[247.10]…
Помолчав какое-то время, он поднял взгляд и спросил:
— Что это значит?
— Ничего не значит, — твердо ответил Чу Ваньнин и тут же потянулся за письмом, но Мо Жань легко блокировал его порыв, просто высоко подняв руку.
— Нет, — сказал он. — А что это ты так напрягся? — он снова посмотрел на письмо. Его взгляд выхватил из написанного несколько нужных слов, после чего он с деланным безразличием произнес. — О! Ты пишешь Сюэ Мэну?
— Просто упражняюсь в каллиграфии, — Чу Ваньнин не хотел никого в это впутывать, поэтому поспешил добавить, — я не собирался отправлять его.
— У тебя и нет возможности отправить его, — холодно усмехнулся Мо Жань.
Чу Ваньнину нечего было ему ответить, поэтому он развернулся и пошел обратно к столу, чтобы убрать чернила, кисти, бумагу и тушечницу. Неожиданно Тасянь-Цзюнь последовал за ним. Взмахнув расшитым золотом черным рукавом, он прижал рукой к столу лист бумаги, который Чу Ваньнин хотел сложить и спрятать.
Глаза феникса прямо взглянули в мрачное осунувшееся лицо Тасянь-Цзюня.
Ну и ладно, раз ему был так нужен этот лист, он просто отдаст его.
Убрав руку, он взялся за другой, но Мо Жань и тот прижал к столу.
Так продолжалось какое-то время: он брался за лист, а Мо Жань не позволял его взять. В конце концов, Чу Ваньнин не выдержал. Он не понимал причины подобного странного поведения и участвовать в этом безумии не собирался, поэтому, прямо взглянув на него, мрачно спросил:
— Чего ты хочешь?
— «Читая это письмо, представь, что мы встретились лично и ты видишь мое счастливое лицо», что это значит? — из глубины глаз Мо Жаня на него смотрела тьма, бледные губы чуть приоткрылись. — Объясни.
Цветущие ветви глицинии и листья на лозах колыхались, в этой пестрой мешанине света и тени Чу Ваньнин вдруг невольно вспомнил того Мо Жаня, который только-только поклонился ему как учителю. Перед его глазами возникло его улыбающееся лицо, когда он мягко и почтительно спросил его:
— Учитель, что означает «тело подобно дереву бодхи, а сердце чистому зеркалу»? Учитель, вы можете научить меня?
На контрасте с тем нежным ребенком, агрессивное и холодное поведение Тасянь-Цзюня отдалось в сердце Чу Ваньнина глухой болью. Опустив голову, он закрыл глаза, больше не желая ни о чем разговаривать.
Он молчал, а настроение Мо Жаня портилось на глазах. В повисшей тишине он взял со стола стопку писем и страница за страницей прочел их все. Чем больше он читал, тем опаснее становился прищур его глаз. Глубоко задумавшись, он бормотал некоторые фразы из только что прочитанного. Человек, который мог лишь провозгласить девиз правления «Цзиба», стоял у каменного стола и ломал голову в попытках понять смысл красивых оборотов речи и литературных фразеологизмов.
В конце концов, он со злобным видом смахнул всю стопку писем на пол и поднял глаза, в которых теперь был лишь холод.
— Чу Ваньнин, ты скучаешь по нему?
— Нет.
Не желая вступать в спор, Чу Ваньнин решительно отвернулся, собираясь уйти, но не успел сделать и двух шагов, как в рукав его одежды вцепилась чужая рука. Грубая и безжалостная сила сжала его подбородок, небо и земля закружились перед глазами, а в следующий момент его уже толкнули на каменный столик.
Сила в руках Мо Жаня была так велика, а сам он настолько безжалостен, что на щеках Чу Ваньнина тут же появились багровые синяки.
Луч солнца, чудом просочившийся через лозу и цветущие плети, отразился в глазах Чу Ваньнина вместе с перекошенным безумием лицом Тасянь-Цзюня. Невероятно красивым и мертвенно-бледным. Пылающим страстью.
Невежественный Наступающий на бессмертных Император, не знающий как пишется слово «стыд», безо всякого стеснения[247.11] начал срывать одежду с Чу Ваньнина. Если еще существовал небольшой шанс как-то избежать того, чтобы его толкнули на каменный стол, то после того, как на нем стали рвать одежду, стало очевидно, что уклониться уже не получится. Пытаясь прикрыть смущение гневом, Чу Ваньнин сердито закричал:
— Мо Вэйюй!..
Этот полный гнева и разочарования крик не только не погасил яростный огонь в сердце Мо Жаня, а наоборот, стал брызгами масла, что еще сильнее распалили бушующее пламя.
Когда он грубо вторгся в его тело, Чу Ваньнин почувствовал лишь невыносимую боль.
Он не хотел касаться спины Мо Жаня, поэтому судорожно ухватился за край каменного стола и, с трудом справившись со сбившимся дыханием, зло выдохнул:
— Мерзкое животное…
Глаза Мо Жаня заволокло пеленой вожделения. Оскорбительные слова неожиданно не вызвали в нем ожидаемого отрицания и гнева, наоборот, в его голосе вдруг прозвучали нотки затаенной скорби:
— Не желаешь объяснять. На самом деле не стоило просить тебя снова, ведь теперь ты не можешь считаться наставником этого достопочтенного.
На контрасте со словами, его движения были очень резкими, яростными и жестокими. Все его действия были направлены лишь на получение удовольствия и удовлетворение собственной похоти, о чувствах же Чу Ваньнина он заботился не больше, чем о сорняках на обочине дороги.
— Ваньнин, кем ты можешь считаться сейчас? — практически выплюнул он сквозь стиснутые зубы. — Просто какая-то наложница[247.12]. Мясо для императорского стола[247.13]… давай, опять раздвинь ноги пошире для этого достопочтенного.
Все еще находясь внутри, Мо Жань перевернул его. Письменные принадлежности, бумага и чернила — все вмиг перемешалось, кисть упала на пол. Когда Чу Ваньнин оказался придавлен к краю стола, осталась лишь бесконечная боль внизу и бездонная пустота перед глазами.
Он видел каждый росчерк кисти, видел, как эти штрихи складываются в слова и фразы.
«Тело подобно дереву бодхи, а сердце чистому зеркалу…»
«Где мой старый друг?»
«Моря широки… далеки горы».
Эти слова линчевали его сердце.
Перед глазами все еще стояло воспоминание о том юном Мо Жане, его теплой улыбке и похожих на мягкие перышки ресницах, что едва заметно дрожали, словно крылышки черных мотыльков, присевших на цветы.
Он чувствовал, как волосы на виске тревожит частое сбивчивое дыхание Тасянь-Цзюня, который даже во время соития продолжал унижать и оскорблять его, хрипло приговаривая:
— Чу Ваньнин… ах,
