Звоночек 3 - Михаил Маришин

— Водолазов вызвать не забудьте, — заметил я, выслушав задачу.

— Зачем? — пожал плечами Томашевич. — С речфлотом договорено, баржу со стрелой и катер уже ждут на месте.

— На всякий случай. Кто его знает, как эта длинная бочка себя поведёт.

— Ерунда, её уже не раз в море бросали, — отмахнулся ведущий конструктор. — А вы, товарищ Любимов, здесь какими судьбами?

— Вот, учимся бомбить облака, чтоб погода была хорошая, — улыбнулся я в ответ.

— И как? Получается? — спросил Чкалов.

— Первые эксперименты обнадёживают. В прошлом вылете контрольное облако на большой высоте удалось довольно легко рассеять, на низких высотах сложнее, но отработаем тактику и наверняка справимся. Главное в нашем деле — не заблудиться и разгрузиться именно там, где нужно.

— А над центральным аэродромом миллион на миллион сделать можете? — вдруг спросил шеф пилот.

— Стремимся к этому.

— Вы уж давайте, стремитесь, стремитесь покрепче! Нам новые модели истребителей испытывать надо, а приходится на этих торпедоносцах под облаками летать, им всё равно высота ни к чему.

— Приложим все усилия, товарищ Чкалов. Но борьба с природой — дело непознанное. На один день облака разгоним, зато потом неделю, может, дождь лить будет. Поэтому, работать "по полной программе" будем в исключительно важных случаях. Чтоб не было больше вреда, чем пользы.

— Эх, нет в жизни счастья, — вздохнул Чкалов и полез в кабину, впрочем, не выглядя при этом ничуть расстроенным, — только обнадёжат, сразу же и расстроят.

— У природы нет плохой погоды, Валерий Павлович, — ответил я улыбающемуся могучему мужику, глядя на которого становились понятны периодические жалобы на тесноту самолётов. — В Крыму.

А с ещё одним знаменитым в моей реальности человеком, но пока ещё не прославившемся здесь, я встретился, совершив пару-тройку удачных опытных вылетов на "корректировку погоды". Глядя на то, что моя идея действительно работает на практике в полном соответствии с теорией, я вдруг стал в восторге сперва приговаривать "ай-ай-ай", а потом слова задорной песни Челентано сами собой, как это прежде случилось с "Дядей Стёпой", всплыли у меня в голове. "Пластинка" засела в мозгу настолько прочно, что я, сидя в кампании летнаба Паши Серова кабине верхнего фюзеляжного стрелка, откуда я мог в любой момент перебраться к пилотам или к штурману, и которая давала достаточный обзор назад для оценки результатов "бомбардировки", отвернувшись и думая, что меня за шумом моторов никто не слышит, принялся, в экстазе, отбивать по обшивке ТБ-3 ритм и напевать от души. Но на земле выяснилось, что песенка прилипла не только ко мне.

— Ай-ай-ай… — спускающийся за мной на землю Серов, срочник-доброволец, мечтавший после года службы поступить в лётное училище, легко спрыгнул со стремянки и плюнул в сердцах. — Тьфу, привязалась как холера. Что у вас за песни такие, товарищ капитан, будто бабка заговорила, не отстают.

— Какие такие песни? — насторожился я, одновременно делая вид, что вообще не понимаю о чём речь.

— Ну эта, бусурманская, "сиальта, сиблонда, тра-ля-ля"…

— Не понимаю…

— Да ладно вам, — нравы в ВВС и дисциплина с субординацией в них же всегда были предметом недоумения "ползающих", два-три вылета в экипаже и общение идёт уже как между старыми друзьями, невзирая на чины и звания. — В небе пели, а здесь отказываетесь. Или, хотите сказать, мне показалось и я сам эту песню выдумал?

Замкнуть всё на галлюцинации летнаба вначале показалось мне хорошей идеей, но потом подумалось, что в данной ситуации Берия однозначно поверит Серову и не поверит мне. А это, в свою очередь, вызовет очередной приступ непереносимости капитана Любимова со стороны руководства родного наркомата. С непрогнозируемыми последствиями. Не то что бы я боялся сейчас чего-то серьёзного, но жить в ожидании мелких пакостей тоже не хотелось. Поэтому пошёл проторенной дорожкой, как кривая вывезет.

— Ах, эта! Да сам не пойму, почему вспомнил. Слышал в детстве, а тут обрадовался, что у нас всё получается, песня сама собой и вылезла. Как радисты говорят, на этой волне.

— А на каком это языке-то? — не отставал от меня Паша, приняв как должное моё объяснение, ибо моя мутная легенда давно уже стала достоянием общественности. — На французский не похоже, на немецкий и подавно.

— А ты что, оба постиг? — попытался я повернуть разговор в сторону.

— Стараюсь. А всё же? — это действительно было так, Серов хотел быть в небе постоянно, а это характерно даже не для тяжёлых бомбардировщиков, а для пилотов гражданской авиации, вот и налегал Паша на языки.

— На итальянском, — признался я, поняв, что не отвертеться.

— А о чём?

— Понятия не имею, слова запомнил и только, а что, о чём — не представляю.

— Как же так можно? — с таким искренним упрёком, стянув шлем с белобрысой башки, сказал летнаб, что я даже улыбнулся. — Как же можно петь непонятно о чём? Вы, товарищ капитан, обо мне подумали? Я ж теперь от любопытства умру!

К нашему разговору, подтянувшись, стали прислушиваться другие члены экипажа ТБ-3 и подошедшие технари.

— Да в чём печаль? — спросил командир корабля, капитан Запольский. — Сейчас моментом выясним. Айда за мной! — отнюдь не как командир ВВС КА, а как "вождь краснокожих", скомандовал он и зашагал к стоящему в отдалении самолёту-моноплану, который готовился к вылету. — Видите самолёт? Его главный конструктор — итальянец! На полёты всегда приезжает!

Так я и встретился с Бартини, который воскрешал проект "Сталь" на новом техническом уровне. Его пассажирский моноплан с крылом "обратная чайка", в перспективе, мог заменить в аэрофлоте заслуженные АНТ-9. Авиаторы поведали инженеру свою беду и заставили меня исполнить "Шевали э кольбако" даже дважды, на "бис", хотя Роберту Людвиговичу и одного раза вполне хватило, чтобы от души улыбнуться.

— Это песня италянски, но это русская песня, — произнёс он почти правильно, но достаточно медленно и осторожно, чтобы можно было понять, что языком он владел ещё не вполне свободно. А я про себя подумал, что передо мной очень и очень аккуратный человек, не имевший привычки спешить и давать ошибкам лишнего шанса. — Песня о том, как кавалер восхищается дамой.

— А почему русская-то? — Паша Серов своей настырностью в раскапывании загадок даже подтолкнул меня к мысли предложить ему перейти на работу в НКВД, в авиационный отдел.

— Потому, что в Италии нет казаков, — ещё шире улыбнулся инженер. — Как можно петь чего нет? Если желаете, я запишу и сделаю перевод. Мне приятно, что советские люди поют на языке моей Родины. Надеюсь, что рано или поздно услышу её и от советских людей в Италии.

Хорошие песни не пропадают без следа, через год её транслировали на всесоюзном радио, а тогда, разобравшись с искусством, я похвалил Бартини за конструкцию крыла.

— При вынужденной посадке, воздушная подушка, возникающая благодаря экранному эффекту, в сочетании с разрушением низко расположенных элементов конструкции при ударе о землю, даст экипажу и пассажирам больше шансов на спасение, — заметил я, припоминая рассказы о дальнем бомбардировщике Ер-2, выросшем именно из этого самолёта.

— Больше надеюсь, что мои воздушные суда будут безопасно летать, — отшутился конструктор.

— Разумеется, Роберт Людвигович, но всё равно восхищаюсь вашей предусмотрительностью. А если заглянуть несколько дальше и пересмотреть пропорцию площадей консолей и центроплана, то вырисовывается аппарат, использующий для полёта именно динамическую воздушную подушку, экономя при этом мощность мотора. Конечно, над ровной поверхностью. Например, над морем. В сочетании с дальноходными торпедами можно получить любопытный результат. Этакий компромисс между торпедоносцем и торпедным катером. В свете испанских событий это актуально. Советую наладить контакт с наркомом ВМФ флагманом первого ранга Кожановым. Со своей стороны обещаю всяческую поддержку.

— Весьма благодарен, но должен заметить, что мы уже знакомы. Я, знаете ли, комбриг, — от души улыбнулся аристократ в шляпе и длинном чёрном пальто. — Служил под его командованием в авиаминоносной эскадрилье на Черноморском флоте. Экранный эффект… хоть и сулит некоторый выигрыш, но ещё далеко не полностью исследован. Полёт на очень малой высоте опасен весьма. Но обещаю подумать над вашими словами. И, знаете, простите за откровенность, но мне кажется, что мы с вами чем-то похожи.

— Для меня это большая честь, товарищ комбриг, — ответил я на полном серьёзе.

На этом мы расстались, занявшись каждый своим делом. Решая проблему "7 ноября", я обнаружил, что самолёты и способы засеивания цементом облаков — не самое главное. Куда важнее навигация в условиях тяжёлой облачности и гидрометеоразведка. Поэтому, поднявшись в небо раз, другой, третий, я с лёгкой душой оставил "тактику" лётчикам, которые с юношеским задором совместными усилиями успешно решали задачу. Сам же занялся выбиванием в наркомате ВМФ, поскольку нигде ещё таких приборов не было, кроме как в ведомстве Кожанова, новейших радиополукомпасов образца 1936 года и развёртыванием, опять за счёт моряков, сети радиомаяков, обеспечивающей широкое навигационное поле вокруг Москвы, уделив особое внимание западному и северному направлениям. Кроме того, чтобы не складывать все яйца в одну корзину, за две недели организовал сеть оптической навигации, использовав людские и материальные ресурсы НКВД и НКО. Посаженные в контрольных точках салютные команды с радиостанциями, по запросу экипажей ТБ-3, запускали в небо серии сигнальных ракет (которые также пришлось спешно изобретать, но не мне, а артиллеристам, специалистам по пиротехнике), которые, разрываясь на разных высотах яркими вспышками, давали возможность довольно точно привязаться к местности даже при сплошной низкой облачности.