Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств) - Александр Юрьевич Сегень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И страшнее всего, что «гарный дядька» и его сподручники — палачи Захаров, Дидык, Мельников, Кулешов, Давыденко, Гухалов и Подтынных — уже не нуждались в дальнейших показаниях, а просто истязали юношей и девушек, мальчиков и девочек в возрасте от четырнадцати до двадцати пяти лет, и делали это ради собственного дьявольского удовольствия!
— Глядите, яке богатство у такой юной дивчинки, — изъясняясь на своем суржике, измывался Соликовский и отрезал груди Тонечке Иванихиной. А при виде ее глаз, глядящих на палача с ненавистью, сказал: — А глазоньки яке ясны! — И, раскалив в печке железный прут, выжег Тоне оба глаза.
Володе Жданову дверью переломали пальцы, вырезали со спины несколько полос кожи, выкололи глаза, отрезали уши. Клаве Ковалевой сожгли ноги до костей, по локоть отрезали руку, отрезали грудь, все тело превратили в черный синяк. Ульяне Громовой сломали руку и ребра, на спине вырезали пятиконечную звезду. Тосю Елисеенко посадили на раскаленную печь и потом всю обезобразили. Боре Главану вспороли живот и отрубили кисти рук. Аню Сопову подвешивали за косы. Майе Пегливановой отрезали губы. Сережу Тюленина пытали на глазах у родной матери, резали, прострелили руку, втыкали под ногти иголки. Ваню Земнухова превратили в сплошной кровавый мешок. Витю Третьякевича истязали так, что у него оказалось сорвано все лицо. Мошкова сажали в прорубь и смотрели, как тело затягивается новым ледком, а потом вытаскивали, возвращали в пыточную и сажали на горячую печку. Однажды он смог вырваться и ударить одного из нелюдей в морду, тогда его повесили вниз головой и держали, пока кровь не хлынула из глаз, из носа, рта и ушей. Упав, он ударился головой и умер.
Измывались, жгли, кололи, резали, а «гарный дядька» с красной от горилки рожей гоготал, получая неизъяснимое наслаждение от того, как страдают мальчики и девочки Краснодона. Даже гестаповцы, приходившие поглазеть на его работу, удивлялись слепой сатанинской злобе главаря полицаев.
— Эй, чистоплюи! — ревел он им вслед. — Да подивитеся ще, як я следующего разрысую! Га-а-а! Давыденко, насыпь ще горилки!
Из каких недр исторгалась его лютая злоба? Был бы он и впрямь украинский националист, ненавидящий москалей, но ведь нет же, среди мальчиков и девочек под его кровавую руку попадали как русские, так и украинцы: Тоня Дьяченко, которую он пытал током, Володя Загоруйко, с которого он содрал скальп, Павлик Палагута, Витя Лукьянченко, Тося Мащенко, Сема Остапенко, Сашко Щищенко, Коля Сумской, Вася Пирожок. Да и один из руководителей подпольщиков — Олежка Кошевой.
«Откуда берется такое в ином человеке?» — думал режиссер Герасимов, все больше погружаясь в материалы дела о семи десятках членов «Молодой гвардии». И ведь творили это не отрекшиеся от своего человеческого обличья гитлеровцы, не насмотревшиеся «Триумфа воли» безумцы, одураченные идеями расового превосходства, не Гансы и Фрицы, а наши братья-славяне, выродки из русского и украинского народа, вот что еще самое страшное.
Мальчики и девочки Краснодона, изуродованные и убитые палачами-садистами, вы не дожили до новой весны, когда наши солдаты погнали поганых фрицев от берегов Волги и освободили ваш маленький шахтерский городок. Кто-то не увидел свою восемнадцатую весну, как двое из руководителей «Молодой гвардии», Олег Кошевой и Сергей Тюленев, кто-то — семнадцатую, как Леня Дадышев, Толя Лопухов, Степа Сафонов, а Володя Куликов, Тоня Мащенко, Сема Остапенко, Володя Лукьянченко даже до шестнадцатой своей весны не дожили.
И пока один знаменитый кинорежиссер снимал веселую кинокомедию о послевоенной весне, другой, не менее знаменитый, приступал к работе о той весне, до которой не дожили мальчики и девочки Краснодона. А точнее, об их подвиге.
Какая огромная жизнь пролегла между его «Старой гвардией» и нынешней «Молодой гвардией». Тогда, в сорок первом, он участвовал в съемках боевых киносборников и снял сорокаминутную короткометражку «Старая гвардия» — о том, как, проводив сыновей и внуков на фронт, деды заняли их место у станков. В сорок третьем вместе с Калатозовым Герасимов снял «Непобедимые» — первый в истории полнометражный фильм о Великой Отечественной войне с Бабочкиным, своей женой Тамарой Макаровой, Черкасовым-Сергеевым, Хвылей, Алейниковым, — рассказывавший о подвиге ленинградских блокадников. На другой год вышла его картина «Большая земля», там жена играла уже уральскую женщину, работающую «для фронта, для победы», а тут еще эвакуированные, и она берет к себе в дом женщину с детьми.
В победном сорок пятом Сергей Аполлинарьевич, уже в качестве начальника Центральной студии документального кино, руководил съемками в Крыму и Берлине, часто видел самого Сталина. Незабываемые съемки! Разрушенный, ограбленный, изнасилованный Крым, который мы все так любим. И три мировых лидера, решающие судьбу уже почти поверженной Германии. Герасимова поразило обилие еды на их обедах и ужинах. Зачем нужно было так угощать этих чванливых англосаксов? Показать, что наша страна не голодает? Но ведь недоедает! А во многих местах и голодает. Жрите, проклятые буржуи, у нас скоро всего будет вдоволь! А оказалось, не так уж скоро, два года прошло после победы, а до сих пор в стране хлебные карточки.
Запомнилась режиссеру и произнесенная Сталиным фраза, когда, прощаясь, Черчилль сказал:
— Надеюсь, вскоре увидимся в Берлине.
— Милости просим к нам туда в гости, — ответил Верховный главнокомандующий с лукавой усмешкой.
У. Черчилль, Ф. Рузвельт, И. В. Сталин на Ялтинской (Крымской) конференции трех держав. 4–11 февраля 1945. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1693. Л. 53]
Потом Герасимов руководил съемками Потсдамской конференции и был поражен тем, как англичане унизили своего премьер-министра. Этот толстый сигарофил на какие только подлости не шел, спасая свой народ от потерь, открытие Второго фронта вон куда оттянул, и вот вам, сэр Уинстон, благодарность — он еще не закончил переговоры о послевоенном устройстве мира со Сталиным, а в Англии его уже переизбрали, и Уинни Пух, как его звали англичане, покидал сердце Германии, а вместо него уже снимал перед всеми шляпу новый премьер — лейборист Клемент Эттли, такой же плешивый, как… Ёлки-палки!
