Вот жизнь моя. Фейсбучный роман - Сергей Чупринин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5
А вот Андрей Вознесенский был иного мнения. «Журнал „Знамя“, – по его воспоминаниям, – и тогда был лучшим журналом поэзии. Либеральный „Новый мир“ лидировал в прозе и общественной мысли, но из-за угрюмой настороженности великого Твардовского отдел поэзии там был слабым. О редакторе Вадиме Кожевникове сейчас говорится много дурного. Скажу об ином. (…) Именно он единственный опубликовал стихи Бориса Пастернака из романа „Доктор Живаго“ и предварил появление романа объявлением о нем» («Новое «Знамя», с. 36). Здесь же, в «Знамени», были напечатаны и самые известные стихи самого А. Вознесенского тех лет – от «Гойи» до «30 отступлений из поэмы „Треугольная груша“».
6
Д. В. Стариков, как напоминает Р. Д. Тименчик, «стал широко известным, когда атаковал стихотворение Евтушенко «Бабий Яр» за оскорбление торжества ленинской национальной политики и отступление от коммунистической идеологии на позиции буржуазного толка. На него, зятя А. Софронова, была сочинена эпиграмма:
Ну что с него такого взять?Не сукин сын, а сукин зять»
(Р. Тименчик, т. 2, с. 84).7
«Конечно, – признает Геннадий Красухин, – книжка стала хуже, в статье было немало уксуса, но ведь книга вышла! И дала возможность другим изданиям потихоньку публиковать стихи уже не опального, а полуопального (таких изредка печатали) поэта» (Г. Красухин. Стежки-дорожки, с. 13).
8
«Помню, – подтвердил в своих мемуарах Ю. В. Манн, – как много лет назад, во время преподавания в Чикагском университете, меня поразило настойчивое самоограничение многих молодых специалистов. Например, тот, кто занимается Цветаевой, ничего не хочет знать о Пастернаке, и наоборот. Отчасти для этого есть объективные причины: объем знаний стремительно растет, за всем не уследишь, не угонишься. Но есть мотивы и вполне практического, житейского свойства. Скажем, происходит международный симпозиум по творчеству Цветаевой, и если вы его участник, то должны быть конкурентоспособны, т. е. готовы к любому вопросу по вашей теме. Если же спросят о Пастернаке или Мандельштаме, то можно отделаться некоторыми общими соображениями, заключив фразой: а вообще-то это требует изучения, это не моя тема» («Память-счастье, как и память-боль…», с 172).
9
Да что, впрочем, статьи… Повидавшись с М. Б. Храпченко, в ту пору еще членом-корреспондентом АН СССР, К. И. Чуковский 28 октября 1965 года записал в дневник: «Хр. рассказывал случаи, когда автор, не знающий языков, пишет солидные научные труды руками подчиненных ему специалистов (Щербина). Покойный Александров-академик прибег к такому способу: призвал к себе молодого человека, талантливого, и сказал ему: звонили из ГПУ, справлялись о вас, вообще вам грозит катастрофа; единственное для вас спасение – написать книгу в честь Сталинских статей по лингвистике. Тот в панике пишет, Ал. запугивает его вновь и вновь и получает книгу в 20 листов, на котор. Ал. ставит свое имя».
Обычная, что уж тут говорить, обычная в советские годы практика… Вот и гоголевед Ю. В. Манн вспоминает, как он в молодости сначала перерабатывал для нового издания книгу «Патриотические и освободительные идеи русской литературы» члена-корреспондента АН СССР А. М. Еголина, а затем и писал за того же Еголина выступление на Втором съезде советских писателей («Память – счастье, как и память – боль…», с. 93–94).
10
«Все самые громкие публикации, наделавшие много шума, вызвавшие ярость начальства, появились в газете благодаря Виталию Александровичу, – вспоминает Александр Борин. – В ту пору ходила фраза: смелых журналистов не бывает, бывают только смелые редактора. Это в полной мере относилось к Сырокомскому» (А. Борин, «Знамя», 2014, № 7).
11
И проносило действительно многих. «ГУЛАГ» на толстой фотобумаге, – вспоминает критик Михаил Трофименков, – я читал в вагоне метро, пусть и последнем, почти пустом: это говорит о том, насколько уютно мы чувствовали себя, в большей степени, чем о моей глупости». – «Коммерсантъ Weekend», 17.04.2015.
12
«Писатель без власти – не писатель», – в простоте душевной изрекла одна из руководящих писательских жен, и фраза эта стала крылатой», – вспомнил то время Г. Бакланов в книге «Входите узкими вратами».
13
«…Работники Главлита, – подтвердил Ю. П. Изюмов, – несли и другую службу: вылавливали материалы, абзацы, предложения, а порой даже отдельные слова, которые с их точки зрения могли быть превратно поняты читателями, нести антисоветскую окраску или вызвать недовольство начальства» (Ю. Изюмов, http://izyumov.ru/Vospominaniy_rG/novobranec.htm).
14
Не удержусь от искушения привести фрагмент из воспоминаний Г. Бакланова «Входите узкими вратами»: «Так вот – Сартаков. Он когда-то пробовал петь, но повредил голосовые связки, и нам уже досталось слышать просто-таки женский сиплый голосок, из-за этого однажды совершил я непростительную ошибку: позвонил ему, а секретарши на месте не было (не помню, как ее звали, допустим, Мария Павловна), и трубку телефона, чего ожидать было невозможно, снял он сам. „Мария Павловна?“ – „Это – Сартаков!..“
Мне бы затихнуть, положить трубку, а я извинился и продолжал разговор. Какое после этого должно быть ко мне отношение, если я спутал его с женщиной, с секретаршей?.. А еще была у него склонность, как у всех не шибко образованных людей, иностранное словцо подпустить в разговоре. Вызвав к себе консультанта иностранной комиссии, на которую нажаловались арабские коммунисты и ее из-за этого увольняли, он так разъяснил причину: „Вы – персона не грата… Понимаете?“
После неудавшейся певческой карьеры стал Сартаков бухгалтером, писал годовые отчеты, а там и романы пристрастился писать. Его и определил Марков контролировать финансы и ведать изданиями, то есть самое главное держать в руках: кого не издавать, чью книгу издать, а кому и собрание сочинений поднести к юбилею. Уж тут-то он себя не обижал».
И вот в издательстве „Художественная литература“, в „Роман-газете“ печатается очередной его роман под названием „Козья морда“. „Роман-газета“ в те времена выходила с фотографией автора на обложке. И представил себе зрительно директор издательства Косолапов, как это будет выглядеть: резко сужающееся к подбородку лицо Сартакова, а под фотографией – „Козья морда“…
Летели мы с Косолаповым в Болгарию, и он, смеясь, рассказал, как звонил автору: мол, прочел ваш роман, прочел, огромная в нем философская глубина, хорошо бы, чтоб и в названии это как-то отразилось… И вместо „Козьей морды“ назван был роман „Философский камень“, так и подписано было под фотографией».
15
И нелишне, мне кажется, напомнить, что лауреатами премий Московского уже комсомола были – кто бы мог подумать? – даже Мариэтта и Александр Чудаковы. «Мы с Сашей, – прояснила в письме ко мне эту странную коллизию Мариэтта Омаровна, – получили премии за РУКОПИСИ наших будущих книг – он за „Поэтику Чехова“ (вышла в 1971), я – за „Мастерство Юрия Олеши“ (вышла в 1972). Мы были поражены, что лауреатами стали оба – ЕДИНСТВЕННЫЕ из московских ЛИТЕРАТУРОВЕДОВ (были и др. специальности). Встретились на ковровой дорожке – он шел со сцены, я на сцену; с огромным трудом сдержали смех. Премия была копеечная – 100 р. И получили в какой-то кассе с трудами, полгода спустя…»
16
Впрочем, была ли эта передача добровольной? Гроссману, заявил Кожевников на расширенном заседании редколлегии «Знамени», «следует как можно дальше спрятать этот роман от посторонних глаз, принять меры к тому, чтобы он не ходил по рукам». А вот сделанная в тот же день запись в дневнике Корнея Чуковского: «Вадим Кожевников хотел тихо-мирно возвратить автору этот роман, объяснив, что печатать его невозможно. Но в дело вмешался Д. А. Поликарпов <в ту пору заведующий Отделом культуры ЦК КПСС>, прочитал роман и разъярился. На Вадима Кожевникова это так подействовало, что у него без двух минут инфаркт».
17
«К слову сказать, Верченко – единственный в этой должности, кто не стал членом Союза писателей. Даже его заместитель был уже „принят в писатели“, а он как бы полагавшейся взятки не взял, нарушил обычай», – припомнил характерную деталь Г. Бакланов в книге «Входите узкими вратами».
18
«Борис Борисович Лобач-Жученко? – вспомнил его в комментах к этой новелле Роман Лейбов. – Интересный персонаж, выпускник Петербургского морского корпуса и прототип героя Колбасьева. Кажется, так и не стал членом Союза. Но дожил почти до ста». А Вадим Зеленков даже процитировал «Записки последнего гардемарина»: «В бытность мою гардемарином я имел свой личный номер 42, считал его счастливым и запомнил на всю жизнь. И если мне на том свете придется предстать перед апостолом Петром, я, наверное, закончу свой рапорт словами: „Докладывал новопреставленный Борис Лобач-Жученко, номер сорок два!“».
