Немного удачи - Джейн Смайли

перевозбудился, и она сомневалась, что он уснет. Ее это немного обеспокоило, но она решила взять свой фотоаппарат «Брауни» и сделать несколько снимков, чтобы отправить Розанне. Вот еще что – у них с детства была только одна фотография, снятая миссис Фредерик (бедняжка!), когда Лиллиан было девять, а Генри три. Ни одной фотографии Фрэнка, или Джо, или даже Клэр, только одно фото Уолтера и Розанны в день свадьбы. Лиллиан уже вовсю составляла свой первый альбом. Она отвела множество страниц под фотографии Тимми, а также себя и Артура, сделанные в разных местах города (хотя Артур не любил фотографироваться и на большинстве снимков стоял, надвинув шляпу на лицо). Он выглядел очень стильно.

Лиллиан сделала шесть или восемь снимков так, чтобы солнце непременно светило ей в спину, потом положила камеру, взяла Тимми на руки и расцеловала его. Она даже представить не могла, как в их жизнь поместится второй ребенок.

Когда Клэр завалила тест, мама повела ее к оптометристу[85] в Ашертоне. Это был не обычный тест. Во время этого теста детям нужно было пойти в столовую, где были задернуты все шторы, и прочитать, что написано на освещенном квадрате на стене, обычно окрашенной в светло-синий. Там были буквы, от больших до маленьких, и всякие разные картинки, которые стояли или лежали. На это не потребовалось много времени. Клэр смогла прочесть два ряда больших букв, но для того, чтобы разглядеть все, что было ниже, ей пришлось наклониться вперед и прищуриться. Маму это разозлило, потому что, как она сказала, в их семье раньше никто не пользовался очками.

– Насколько мы это можем знать, – уточнил папа.

– Может, среди твоих родных и были такие, но у нас даже Опа начал читать в очках только после шестидесяти пяти.

Клэр не совсем понимала, что нужно делать у оптометриста. Она смотрела через всякие приспособления и на разные вещи – в основном буквы и рисунки, некоторые цветные, другие нет. Оптометрист задавал ей вопросы, и через какое-то время ей стало так скучно, что она начала говорить первое, что приходило в голову, или пыталась смотреть на картинки, зажмурив один глаз, или прищурившись, или как-то еще. Это меняло их вид. Но она вела себя хорошо. Она всегда хорошо себя вела. Не ерзала, говорила, только когда к ней обращались, не грызла ногти и не жевала волосы. В школе она иногда засовывала в рот хвостик левой косички, но только когда урок был такой скучный, что Клэр забывала, где находится и что делает. Наконец, когда оптометрист стал переключать очередной аппарат, Клэр положила голову на стол и задремала. Когда она проснулась, в кабинете была мама.

– Что здесь происходит? – спросила она.

– Ну, ей нужны очки, но я не могу понять…

– Клэр, ты мешаешь доктору Хиксу?

Клэр покачала головой.

Очки она все-таки получила. У доктора Хикса их было много, в разных оправах. Клэр села перед зеркалом, и доктор Хикс начал пробовать одну пару за другой.

– Что ж, у нее круглое лицо, так что…

– Мне ее лицо не кажется круглым, – возразила мама. – Скорее сердцевидным.

– Ну, видите ли, вот эта круглая оправа ей больше идет. Для сердцевидного лица больше подходит оправа пошире. Может, если ей распустить волосы, а не заплетать косы…

Мама пропустила его слова мимо ушей.

– По-моему, она нормально выглядит в круглой оправе. Но какая самая прочная? Эти стоят тридцать долларов?

– Да, и оправа входит в стоимость, но еще за десять долларов я могу предложить вам новый тип линз. Они гораздо более гибкие. Их намного труднее разбить.

– Уверена, Клэр будет с ними очень осторожна.

В конце концов они все же купили очки с новыми линзами. Каждый день, утром, после школы и ночью перед сном, если Клэр не надевала очки, мама спрашивала, где они. Клэр нервничала – когда мама говорила особенным тоном, Клэр по инерции поднимала руку к лицу, не потому, что не знала, на ней ли очки, а потому, что не знала, где они. Разве ей не все равно, хорошо она видит или нет?

Конечно, ей не все равно, и разница, честно говоря, заметна, но очки – это большая ответственность. Проще сесть в первом ряду, наклониться к доске и прищуриться, чем следить за проклятой штуковиной. К тому же каждый раз, когда она не знала, где очки, мама с папой начинали спорить.

– Этот ребенок когда-нибудь научится следить за своими вещами? – спрашивала мама, а папа говорил:

– Да нормально она со всем справляется. Проблема в том, что теперь ты носишься только с одним ребенком. Тебе не хватает забот и хаоса вокруг.

– Генри все еще живет дома.

– Но если ты пытаешься носиться с Генри, он просто уходит.

– Ей восемь лет. С восьмилетними детьми как раз и нужно носиться.

Уолтер пожимал плечами и гладил Клэр по волосам, по голове, на которой находилось ее круглое лицо. Ночью в постели, сняв очки и аккуратно положив их на тумбочку возле кровати – всегда дужками вниз, ни в коем случае не линзами, – она ложилась на спину и нажимала ладонями на скулы. Она нажимала изо всех сил, трижды досчитав до ста, а потом засыпала, оттягивая подбородок вниз. Очки – это и без того плохо, круглое лицо – тоже, но очки и круглое лицо – это безнадежно.

Когда кончилась школа, Генри решил разобрать свои книги. Стоял жаркий день, поэтому он открыл оба окна и дверь в главную часть дома. Он разгладил покрывало на кровати и вытащил книги, автора за автором. Сейчас они стояли по алфавиту, но лучше, разумеется, расставить их в хронологическом порядке.