Россия век XX-й. 1901-1939 - Вадим Кожинов

Бабеля — не говоря уже о Кольцове — «категорически» отделяет от Мандельштама уже одно только восприятие коллективизации, которой Исаак Эммануилович не только восхищался (выше приведено одно из соответствующих его высказываний), но и сам лично осуществлял. С февраля по апрель 1930 года он, по его собственному определению, «принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевской области». Вернувшись в Москву в апреле 1930-го, Бабель сказал своему другу Багрицкому: «Поверите ли, Эдуард Георгиевич, я теперь научился спокойно смотреть на то, как расстреливают людей»[459]. В начале 1931 года Бабель вновь отправился в те места…[460]

Осип Мандельштам, казалось бы, столь далекий от Николая Клюева, воспринял коллективизацию как космическую катастрофу («природа своего не узнает лица…»); в написанной Клюевым незадолго до ареста (но опубликованной лишь в наше время) «Песне Гамаюна», которую, вполне вероятно, слышал из его уст Осип Эмильевич, воплотилось именно такое восприятие, предстающее сегодня поражающе провидчески (стихотворение это сохранилось только в архиве ОГПУ):

К нам вести горькие пришли,Что зыбь Арала в мертвой тине.Что редки аисты на Украине,Моздокские не звонки ковыли.И в светлой Саровской пустынеСкрипят подземные рули![461]………………………К нам вести горькие пришли.Что больше нет родной земли…

Да, уж, в самом деле, Гамаюн — птица вещая… И как прав был Мандельштам, написавший ранее: «Клюев — пришелец с величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности и простоте. Клюев народен потому, что в нем сживается ямбический дух Боратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя»[462].

Вполне закономерно, что в 1934 году ордера на арест Клюева и, через три с половиной месяца, Мандельштама подписал один и тот же зампред ОГПУ Я.С. Агранов, а допросы их вел один и тот же Н.Х. Шиваров; его отчество — «Христофорович», из-за чего некоторые читатели усматривают в нем сына русского священника. Между тем Шиваров, подобно известному Христиану Раковскому (Станчеву), был выходцем из Болгарии, то есть «коммунистом-интернационалистом», каковых в составе ВЧК-ОГПУ имелось множество.

Невозможно переоценить тот факт, что Николай Клюев, находясь с 1934 года в предельно тяжкой и окончившейся гибелью (в октябре 1937-го) сибирской ссылке, пишет в Москву 25 октября 1935 года о своем в очередной раз оказавшемся в заключении молодом последователе: «Жалко сердечно Павла Васильева» — и тут же спрашивает: «Как поживает Осип Эмильевич? Я слышал, что будто он в Воронеже?»[463]. И через четыре месяца, 23 февраля 1936-го: «Очень меня волнует судьба Васильева, не знаете ли Вы его адреса?» И опять-таки: «Очень бы хотелось написать Осипу Эмильевичу, но его адреса я тоже не знаю» (там же, с. 191). Напомню, что Мандельштам в своей ссылке 5 августа 1935 года говорил о Павле Васильеве как об одном из трех наиболее выдающихся поэтов современности (см. выше). Стоит еще привести слова Н.Я. Мандельштам о Сергее Клычкове: «…мы всегда дружили с ним. Ему посвящена третья часть «Стихов о русской поэзии»…»[464] (отмечу, что в наследии Мандельштама весьма немного таких посвящений, — кроме «шуточных» стихотворений, одно из которых, кстати, обращено к Павлу Васильеву).

Эти взаимоотношения Мандельштама с Клюевым, Клычковым и Павлом Васильевым с известной точки зрения неожиданны и даже странны. Ведь перечисленные три поэта в 1920–1930 годах (а в какой-то мере это продолжается и сегодня) преподносились в качестве заведомых русских «националистов», «шовинистов» и, конечно же, «антисемитов»; достаточно упомянуть, что Сергей Клычков арестовывался по обвинению в «антисемитизме» в 1923 году, а Павел Васильев — в августе 1935 года, — то есть как раз тогда, когда Осип Мандельштам говорил о нем как об одном из трех наиболее ценимых им поэтов!

В начале 1930-х годов критик О. Бескин, являвшийся, между прочим, ответственным секретарем редакции «Литературной энциклопедии», писал о поэзии Клычкова как о «националистически-шовинистической лирике»[465]. И тогда же некто С. Розенталь на страницах самой «Правды» (10 августа 1933 года) заявил, что «от образов Мандельштама пахнет… великодержавным шовинизмом»[466].

Итак, О.Э. Мандельштам — «шовинист», и, разумеется, дело идет не об еврейском, а о русском «шовинизме». Это обвинение было выдвинуто «главной» партийной газетой, редактируемой тогда Л.З. Мехлисом, который, между прочим, до 1918 года был членом сугубо «национальной» еврейской партии «Поалей Цион» («Рабочие Сиона»)… И Розенталь и Мехлис были по-своему «правы»: ведь «дерзнул» же Осип Эмильевич опубликовать в советской газете статью (я ее только что цитировал), в которой, говоря о поэзии Клюева, выразил свое преклонение перед еще теплившейся тогда «исконной Русью», где, по его определению, «русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности»…

В те времена (как, кстати сказать, и сегодня) каждый человек, для которого Россия представляла собой безусловную самостоятельную ценность (а не всего лишь «материал», из коего необходимо нечто «выработать»), рисковал быть «обвиненным» в «национализме», «шовинизме», «фашизме» и, разумеется, «антисемитизме». Именно в этих «преступлениях» были обвинены тогда П.А. Флоренский, А.Ф. Лосев, С.Ф. Платонов, М.М. Бахтин…

Впрочем, вроде бы в самом деле есть основания усматривать в Сергее Клычкове или Павле Васильеве «националистическую» настроенность, которая выражалась в их недовольстве засильем «чужаков» — «инородцев», «иноземцев» — ив литературе, и в жизни страны в целом. Так, арестованный Клычков признался — по всей вероятности, вполне искренне, — что власть в СССР «в моем представлении и в разговорах с окружающими рисовалась узурпатором русского народа, а руководители ВКП(б) — иноземцами, изгоняющими и принижающими русский дух»[467].

Однако ведь с теми же основаниями можно обвинить в «национализме» Мандельштама, который в своем весьма кратком (всего 16 строк) памфлете не преминул все же «сообщить», что Сталин — «горец» и «осетин», а также заявил (о чем уже говорилось), что Бабель пишет «не по-русски»… Более того: в мандельштамовском стихотворении о Сталине, по всей вероятности, содержится бессознательная, а может быть, даже полусознательная «полемика» с известной статьей Бухарина «Злые заметки» (1927) — несмотря на то, что Николай Иванович не раз поддерживал поэта.

Бухарин в этой статье с крайней резкостью выступил против пресловутого «русского национализма». Он писал, цитируя строку второстепенного стихотворца 1920-х годов: «На кой же черт иные страны!» — вот один уровень «национальной гордости» мещанина. «Умом Россию не объять»[468] — вот вам другой уровень, поквалифицированнее. Некий разговорец (выделено мною. — В.К.) насчет «жидов» и «инородцев» — вот еще форма воспитания… Так помаленечку просовывает свои идеологические пальцы новая российская буржуазия» (выделено Бухариным)…[469] У Мандельштама же сказано:

…где хватит на полразговорца,Там припомнят кремлевского горца…

Будучи ознакомлен с этим стихотворением близким ему наркомвнуделом Ягодой, Бухарин, как известно, в гневе не пустил на порог жену поэта, пришедшую просить о смягчении его участи. Конечно, главное было здесь в самом факте выступления поэта против Сталина, но не исключено, что Бухарина возмутило и как бы признание законности, естественности «полразговорцев» о властвующем «инородце» в мандельштамовском стихотворении… Эта законность и естественность определялись тем, что «чужаки» в самом деле играли громадную и нередко страшную роль.

Из вышеизложенного, полагаю, вполне ясно, что и «полразговорца» 1930-х годов, и теперешний мой разговор о «чужаках» отнюдь не имеют в виду проблему так называемой «крови», то есть вообще всех людей нерусского происхождения, которые-де, заняв существенные места в русской культуре и русском бытии, в силу самой своей «нерусскости» наносят вред этой культуре и этому бытию. История Руси-России опровергает подобную «точку зрения» буквально на каждом своем шагу, ибо поистине бесчисленные люди иной «крови» играли в этой тысячелетней истории весомую и плодотворную роль. И речь идет у нас только о таких людях нерусского происхождения, которые не имеют духовной, да и просто жизненной связи с русским бытием и культурой, но в силу той или иной кризисной ситуации все же занимают эти самые существенные места. И такие люди были враждебны и Николаю Клюеву, и Осипу Мандельштаму в равной мере…