Графиня де Монсоро - Дюма Александр

Герцог Анжуйский не нуждался в подобных советах, уж он-то не собирался пропускать час своего великого торжества.

Но каково же было изумление Франсуа, когда он увидел, что дверь потайного коридора распахнулась, и в какой ужас он пришел, обнаружив, что ее открыла рука короля!

Генрих сделал своим спутникам знак остаться на пороге и, серьезный, нахмуренный, подошел к кровати брата, не произнося ни слова.

– Государь, – залепетал герцог, – честь, которой вы удостаиваете меня, так неожиданна…

– Что она вас пугает, не правда ли? – сказал король. – Я это понимаю. Нет, нет, брат мой, не вставайте, останьтесь в постели.

– Но, государь, все же… позвольте мне, – сказал герцог Анжуйский, весь дрожа и придвигая к себе письмо герцога де Гиза, которое он только что кончил читать.

– Вы читали? – спросил король.

– Да, ваше величество.

– Очевидно, то, что вы читали, очень увлекательно, раз вы все еще не спите в столь поздний час.

– О, государь, – ответил герцог с вымученной улыбкой, – ничего заслуживающего внимания: вечерняя корреспонденция.

– Разумеется, – сказал Генрих, – понятно: вечерняя корреспонденция – корреспонденция Венеры; впрочем, нет, я ошибся, письма, которые посылают с Ирис[114] или с Меркурием, не запечатывают такой большой печатью.

Герцог спрятал письмо.

– А он скромник, наш милый Франсуа, – сказал король со смехом, который слишком напоминал зубовный скрежет, чтобы не испугать его брата.

Однако герцог сделал над собою усилие и попытался принять более уверенный вид.

– Ваше величество желает сказать мне что-нибудь наедине? – спросил герцог. Он заметил, как четверо дворян у дверей зашевелились, и понял, что они слушают и наслаждаются начинающейся сценой.

– Все, что я имею сказать вам наедине, – ответил король, делая ударение на последнем слове, ибо разговор с королем с глазу на глаз был привилегией, предоставленной братьям короля церемониалом французского двора, – все это вам, сударь, придется сегодня соблаговолить выслушать от меня при свидетелях. Господа, слушайте хорошенько, король вам это разрешает.

Герцог поднял голову.

– Государь, – сказал он с тем ненавидящим и полным яда взглядом, который человек заимствовал у змеи, – прежде чем оскорблять человека моего положения, вы должны были бы отказать мне в гостеприимстве в Лувре; в моем дворце я, по крайней мере, мог бы вам ответить подобающим образом.

– Поистине, – сказал Генрих с мрачной иронией, – вы забываете, что всюду, где бы вы ни находились, вы остаетесь моим подданным и что мои подданные всегда находятся у меня, где бы они ни были, потому что, слава богу, я король!.. Король этой земли!..

– Государь, – воскликнул Франсуа, – в Лувре я – у моей матери!

– А ваша мать – у меня, – ответил Генрих. – Однако ближе к делу, сударь: дайте мне это письмо.

– Какое?

– То, что вы читали, черт возьми, то, что лежало раскрытым на вашем ночном столике, то, что вы спрятали, увидев меня.

– Государь, подумайте! – сказал герцог.

– О чем? – спросил король.

– О том, что ваше поведение недостойно дворянина, такое требование может предъявлять лишь полицейский.

Король побледнел как мертвец.

– Письмо, сударь! – повторил он.

– Письмо женщины, государь, подумайте! – сказал Франсуа.

– Есть женские письма, которые обязательно следует читать и очень опасно оставлять непрочитанными, пример: письма нашей матушки.

– Брат! – сказал Франсуа.

– Письмо, сударь, – вскричал король, топнув ногой, – или я вызову четверку швейцарцев, и они вырвут его у вас.

Герцог соскочил с кровати, зажав скомканное письмо в руках, с явным намерением добежать до камина и бросить бумагу в огонь.

– И вы поступите так с вашим братом?

Генрих отгадал его намерение и преградил ему путь к камину.

– Не с моим братом, – сказал он, – а с моим смертельным врагом! Не с моим братом, а с герцогом Анжуйским, который весь вечер разъезжал по Парижу за хвостом коня господина де Гиза! С братом, который пытается скрыть от меня письмо от одного из своих сообщников – господ лотарингских принцев.

– На этот раз, – сказал герцог, – ваша полиция поработала плохо.

– Говорю вам, что я видел на печати трех знаменитых дроздов Лотарингии, которые намереваются проглотить лилии Франции. Дайте письмо, дайте мне его, или, клянусь смертью Христовой…

Генрих сделал шаг к герцогу и опустил ему на плечо руку.

Как только Франсуа ощутил тяжесть королевской руки, как только, скосив глаза, увидел угрожающие позы четырех миньонов, уже готовых обнажить шпаги, он упал на колени и, привалившись к своей кровати, закричал:

– Ко мне! На помощь! Мой брат хочет убить меня!

Эти слова, исполненные глубокого ужаса, который делал их убедительными, произвели впечатление на короля и умерили его гнев как раз потому, что они преувеличивали глубину этого гнева. Король подумал, что Франсуа и впрямь мог испугаться убийства и что такое убийство было бы братоубийством. У него на мгновение закружилась голова при мысли о том, что в его семье, семье, над которой, как над всеми семьями угасающих родов, тяготеет проклятие, братья, по традиции, убивают братьев.

– Нет, – сказал он, – вы ошибаетесь, брат, король не угрожает вам тем, чего вы страшитесь. Вы попытались бороться, а теперь признайте себя побежденным. Вы знаете, что господин здесь – король, а если и не знали, то теперь поняли. Что ж, скажите об этом, и не шепотом, а во весь голос.

– О! Я говорю это, брат мой, я объявляю об этом, – вскричал герцог.

– Замечательно. Тогда дайте мне письмо… потому что король приказывает вам дать ему письмо.

Герцог Анжуйский уронил бумагу на пол. Король подобрал ее, сложил, не читая, и сунул в свой кошель для раздачи милостыни.

– Это все, государь? – спросил герцог, обратив к королю свой косящий взгляд.

– Нет, сударь, – сказал Генрих, – из-за сегодняшних беспорядков – к счастью, они не имели пагубных последствий – вам еще придется, если вы соблаговолите, еще придется посидеть в этой комнате, до тех пор пока мои подозрения на ваш счет не рассеются окончательно. Вы уже здесь, помещение это вам знакомо, оно удобно и не слишком похоже на тюрьму – оставайтесь тут. У вас будет приятное общество, во всяком случае, по ту сторону двери, потому что сегодня ночью вас будут сторожить эти четверо господ. Завтра утром их сменят швейцарцы.

– А мои друзья? Смогу я увидеть моих друзей?

– Кого называете вы вашими друзьями?

– Господина де Монсоро, например, господина де Рибейрака, господина д’Антрагэ, господина де Бюсси.

– Ну конечно, – сказал король, – еще и этого!

– Разве он имел несчастье чем-нибудь не угодить вашему величеству?

– Да, – сказал король.

– Когда же?

– Всегда и сегодня вечером в частности.

– Сегодня вечером? Что же он сделал сегодня вечером?

– Он нанес мне оскорбление на улицах Парижа.

– Вам, государь?

– Да, мне или преданным мне людям, что одно и то же.

– Бюсси нанес оскорбление кому-то на улицах Парижа этим вечером? Вас ввели в заблуждение, государь.

– Я знаю, что говорю.

– Государь, – воскликнул герцог с торжествующим видом, – господин де Бюсси уже два дня как не выходит из своего дворца! Он лежит дома больной, его бьет лихорадка.

Король повернулся к Шомбергу.

– Если его и била лихорадка, – сказал молодой человек, – то, уж во всякой случае, не у него дома, а на улице Кокийер.

– Кто вам сказал, – спросил герцог Анжуйский, приподнимаясь, – что Бюсси был на улице Кокийер?

– Я сам его видел.

– Вы видели Бюсси на улице?

– Да, Бюсси, свежего, бодрого, веселого, похожего на самого счастливого человека в мире, и в сопровождении его всегдашнего пособника, этого Реми, уж не знаю – оруженосца его или лекаря.

– В таком случае я больше ничего не понимаю, – сказал пораженный герцог. – Я видел Бюсси сегодня, он лежал под одеялами. Должно быть, он меня обманул.