Волшебство и трудолюбие - Наталья Кончаловская

Мы едем знакомыми дорогами в Эгальер. Вот и прелестная одинокая часовня Святого Сикста на холме. В маленькой звоннице пустой пролет, а над ней флюгер в виде ангела. Существует такое предание, что некогда жил в этой часовне одинокий отшельник и, кроме колокола, не было у него друга. Однажды разбойники залезли на звонницу и украли колокол, с тех пор только ангел-флюгер слышит, как ветер свистит в пролете звонницы… Миндальное дерево у подножия часовни отцвело. Возле портика несколько молодых кипарисов. Я прошу Нику остановиться и вылезаю из машины. При дороге цветут кустарники одуряющего аромата, я рву ветки, усыпанные мелкими желтыми цветочками, а в кипарисах заливаются соловьи. В предвечерье (здесь это называется «синий час») соловьи поют совсем по-другому, чем наши, русские. Не знаю, в чем разница, но кажется, что у здешних нет того самозабвения, каким русский соловей пленяет соловьиху. Здешние поют нежнее, периоды короче и словно бы грустнее…

Через несколько минут мы останавливаемся возле дома Пьера Портежуа.

В саду перед маленьким двухэтажным домиком раскинулись клумбы цветов, оформленные большими камнями, выложенные морским булыжником, украшенные модной деревянной и металлической скульптурой абстрактного толка.

А посреди садика — дерево, пышное, молодое, в изобилии увешанное пучками крупных черешен. Я смотрю на эти черешни и вспоминаю, как удивлялась я, когда переводила строчки из поэмы Мистраля «Мирей»:

В то утро майское Мирей сбирала лист.Кокетка между делом спешнымСебе на ушки утром вешнимПодвесила по две черешни.

Здесь они цветут в марте, когда у нас еще только начинают подтаивать сугробы!..

Плотный, седой, лет шестидесяти человек стоял на пороге дома. Лицо энергичное, небольшие умные и насмешливые глаза, улыбка не так приветливая, как вежливая, — может быть, потому, что в зубах мундштук с сигаретой.

Он был приятен, весел, свободен и естествен в обращении, один из тех, с которыми сразу чувствуешь себя непринужденно.

Дом его, как многие «масы» Прованса, был предназначен для чего-то другого, — кажется, здесь была деревенская харчевня или лавочка. Пьер оборудовал этот сложенный из камня дом под уютную квартиру, с кухней, столовой, ванной и гостиной, наверху была спальня.

У Пьера Портежуа очень интересная биография. Начать с того, что фамилия Портежуа — псевдоним, это фамилия его матери Клэр. По отцу же Пьер — Гумэн. В тринадцатом веке Портежуа в Шаранте отливали колокола. Их колокола обладали таким прекрасным звуком, что Людовик XI дал этой семье прозвище — Радость дающие. Так и осталась эта фамилия за семьей.

Пьер учился в Лионе и Париже. В 1930 году окончил Институт права и арабское отделение Школы восточных языков. Специализируясь по истории религий восточных стран, он много путешествовал и участвовал в археологических раскопках. Он объездил Индию, Палестину, Аравию, Африку.

До войны с гитлеровцами Пьер был советником в автономных государствах Востока под протекторатом Франции. Война застала его в Индии, и ему пришлось формировать там французские гарнизоны в течение двух лет. Приговоренный к расстрелу фашистами в пэтэновские времена правительства Виши, Пьер случайно остался в живых.

После войны он попадает в дипломатический корпус мусульманского отдела министерства иностранных дел, его посылают консулом в Нигерию. Он работает начальником протокольного отдела в Елисейском дворце по делам африканских государств, но больше всего его интересуют религии Востока — ислам, буддизм, анимисты, язычники. Теперь по возрасту Пьер отошел от всех дипломатических и военных дел. Он живет в Эгальере и… пишет стихи.

Но на стенах его дома висят какие-то интересные маски, инструменты, оружие, и сидит он в своей гостиной на тамтаме с необычайной инкрустацией в виде рельефных белых бараньих голов на черном фоне. Это сиденье принадлежало вождю какого-то африканского племени.

В доме много абажуров тончайшего плетенья из тростниковой соломы, домотканых ковриков и салфеток, это рукоделье жены Пьера, скульптора Христины.

Она вошла в дом вслед за нами. В дверях остановилась высокая, худая, пожилая англичанка. Маленькая седая голова ее была пострижена по-мужски, с челкой над узким лбом с тонко очерченными бровями. На худом длинном лице — сухой нос с горбинкой, маленький сухой рот, серые небольшие глаза. Но в этом неярком, неженственном лице было что-то, что сразу привлекало ваше внимание, а через некоторое время — и все ваши симпатии, стоило ей только заговорить с вами.

Одета она была соответственно: брюки на длинных худых ногах и просторная блуза с какой-то занятной вышивкой по вороту (потом я узнала, что шьет она сама, как и многое другое делает в доме). Христина говорила по-французски с ошибками и сильным английским акцентом — родом она была из Шотландии. Ужин, которым она угощала нас, был легким, вкусным, с неожиданными сочетаниями приправ к блюдам.

Она тактично и умно вела беседу и так по-женски мягко и грациозно, что, казалось, совсем не вязалось с ее очень неженственной внешностью. На деле Христина была вся нежность, доброта и удивительная жизненная наполненность, которая не дает человеку уставать, жаловаться, сетовать, и от нее исходило и переселялось в вас это постоянное ощущение радости и счастья только оттого, что просто живешь, общаешься, видишь и чувствуешь.

Я сразу подружилась с нею, и скоро мне хотелось, каждый раз обращаясь к ней, подчеркнуть свою симпатию.

— Christine, je vous aime![6] — как-то сказала я ей. Она сразу поверила мне, хоть и засмущалась. Потом эта фраза уже каждый раз фигурировала в каждом моем обращении:

— Christine, je vous aime! Passez moi le sucre s’il vous plaît[7].

Христина смущенно смеялась, и видно было, что ей самой это нравится.

Супруги были спаяны какой-то особенной, глубокой дружбой. Они нашли друг друга уже в зрелом возрасте, у нее были дети где-то в Англии, у него тоже был кто-то. Но сейчас они жили только вдвоем. Он писал, заканчивал новую поэму, она вела довольно большое хозяйство, ухаживая за садом и домом и работая по прикладному искусству. Судя по их жизни, в деньгах они не нуждались, имея какие-то сбережения, поскольку известно, что во Франции деньги есть только у знаменитых поэтов, и нет сомнения в том, что тоненькие сборники стихов Портежуа, изредка печатающиеся в издательстве Сен-Жермен де Ире, не могли бы обеспечить эту чету.

Рабочий кабинет Пьера находился отдельно от квартиры, через дворик. Это был тоже высокий каменный барак с верхними узкими окнами. Пьер сделал в кабинете антресоли, поставил шкафы с книгами, подвесил полки, огромный очаг обогревал эту махину. Рабочий стол темного дерева, совсем простой, был завален рукописями и папками. Тахты были покрыты домоткаными ковриками и подушками. Работать здесь было отлично: тишина и уединение, и то, что здесь было темновато, не рассеивало рабочего настроения, а, наоборот, сосредоточивало его. Маленькие лампы на столах с абажурами Христины сообщали этому мрачному сараю интимность и уют.