Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник) - Рю Мураками
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как-то я торчал там с белой девчонкой, любительницей рок-н-ролла двадцати четырех лет. Вдруг слышу: выстрелы! Такой сухой треск, очень хорошо слышно: бах! бах! Такие звуки издает неисправный глушитель. «Что такое?» – спрашиваю. «Вроде бы стреляют», – отвечает девица. У нее были густые брови и большая грудь. Сама – из Южной Каролины… Я было засомневался, но мы все-таки вышли наружу. Не знаю отчего, но мне стало страшно. Наверно, из-за того, что слишком сильно успел набраться. Короче, мне было интересно, ну, не то чтобы интересно, а просто хотелось посмотреть, что там такое. Да, все два раза убийства происходили на рассвете, очень рано, хотя, возможно, я путаю. Ну, во всяком случае, у меня есть только одно воспоминание подобного рода. Сиреневые отблески, ночь бледнеет – это был «Магический час». Небо светлело, но шоссе еще тонуло в темноте, проступали лишь очертания ближайших домов. Да, именно «Магический час», как его называют в кино. На шоссе лежал чернокожий. Если честно, то это был первый раз, когда я увидел настоящего мертвеца. Конечно, я не беру в расчет похороны. Кстати, во время похорон тело убирают цветами, что придает церемонии особый оттенок. Как бы это сказать… ну, воображаешь, будто имеешь дело с куклой, манекеном. Ну вот, а тогда я впервые в жизни увидел настоящий труп. Да еще того самого парня, который только что вышел из клуба. Тело чуть подрагивало в агонии, почти незаметной. Жизнь покидала его, как откатывающиеся волны, медленно, неуловимо. Потом он затих совершенно, и в тот же момент взошло солнце. Перед нами стоял старик, он пробормотал какие-то слова, которых я не смог разобрать, осенил себя крестом и произнес: «Он умер». Становилось все светлее, а я не мог оторвать взгляда от убитого, глаза которого остались открыты, и в них отражалась утренняя заря. Кровь еще текла из ран на груди и животе, заливая продырявленную белую рубашку. На асфальте кровь казалась совсем черной… Может, это из-за шока, но я не испытывал никакого отвращения. Скорее мне все это казалось чем-то возвышенным, к тому же я был пьян и курил траву. Даунтаун на первом месте по количеству насильственных смертей. Я бы не вынес, если бы кто-нибудь смотрел на мою смерть такими же глазами, как я тогда… Н-да, неплохо я завернул! Спишите это на логику кокаиниста – она всегда непредсказуема. Впрочем, вы поняли, почему я не люблю Даунтаун.
Я прошла немного по Пятой авеню и села в метро, чтобы доехать до Даунтауна. В эспрессо-баре, что рядом со станцией, я заказала ореховое пирожное и капуччино. Потягивая темную жидкость, обжигавшую мне язык, я пыталась вызвать в памяти образ Язаки, но безрезультатно. Домой ехать не хотелось. Тогда я стала вспоминать лица и имена моих друзей и попыталась представить их комментарии по поводу Язаки. «Мичико, я прекрасно понимаю, что тебя привлекает в этом человеке. Я думаю, что общение с ним восполняет в тебе нечто утраченное, то, что ты хотела бы обрести снова. Ты словно столкнулась нос к носу с каким-то очень редким животным, да еще находящимся на грани вымирания». Вот что скорее всего сказал бы мне Билл, независимый нью-йоркский продюсер из семьи немецких евреев. Нам обоим было по двадцать девять лет. Это был блестящий юноша с интеллигентным и благородным лицом человека, единодушно признанного в своей профессии и проводящего почти все свое время за компьютером. Многочисленные фильмы, которые он продюсировал, получали призы на различных фестивалях. Он был способен потратить десять тысяч долларов на программное обеспечение для своего CD-rom’a. Билл жил в небольшом пентхаусе, в четырнадцатом корпусе, элегантно водил спортивный автомобиль, знал толк в легких наркотиках, увлекался азартными играми, играл на бегах, любил Джеймса Джойса, ирландский виски и не был геем. Я обожала общаться с этим джентльменом, разговоры с ним стимулировали мой ум. Не так давно я спала с ним – раз семь. Я даже испытывала оргазм, но в какой-то момент это само собой закончилось. Нет, дело не в каких-то проблемах или недоразумениях, просто мы отдалились друг от друга, так сказать, интеллектуально. Это произошло однажды ночью, мы перестали заниматься любовью, а потом, когда встречались, не оставались друг у друга и разъезжались по домам. У меня наметился новый приятель, он тоже нашел другую женщину. Мы уже не были подростками и умели отличать работу от развлечений. Я хорошо знала механику любви и понимала, что, как только в ней появляется место уважению, секс отступает на второе место… С Биллом я могла говорить откровенно. Он был интеллектуалом, его дед, старый эмигрант, – очень состоятельным человеком. Дед был единственным, кому удалось бежать из Дахау, сначала он перебрался в Испанию, а оттуда пересек Атлантику и укрылся в США…
Мне показалось, что я слышу Билла: «Мичико, я пытаюсь понять, что ты могла найти в этом человеке. На мой взгляд, возможно, потому, что он японец, как и ты. Да нет, я не критикую тебя за это! В нем есть что-то, чего тебе недостает. Слушай, странная вещь: и отец и дед часто говорили, что было время, когда стоило им увидеть заурядного еврея, как они чувствовали сексуальное возбуждение! Это не было связано с примитивным отождествлением. Нет, как мне говорили, это был результат естественного процесса. Как самец находит самку? Или самка самца? Если смотреть на вещи под таким углом, то я бы сказал, что дело здесь в том культурном измерении, распространяемом в каждой языковой среде. Самый простой разговор – касайся он кулинарии или интимных ласк – всегда содержит некоторые особенности. Ты разве так не думаешь, Мичико? В конце концов, этот человек всего-навсего обострил твою тоску по родному языку, по-моему, это ясно как день. Прости, пожалуйста, я и не
