Вавилонский голландец - Макс Фрай

К моменту, как мы пришвартовались в городе-корабле Кронштадте, полный призраков Петербург стал мне уже братом родным. И тут книжка вдруг кончилась, и как раз началась моя вахта. Я бы предпочел где-нибудь уединиться, покурить, подумать, но пришлось спешно брасопить реи, настраивать парусину, чтобы войти в узкий Петровский фарватер, и снова настраиваться на фордевинд для Корабельного.

В какой-то момент я оторвался от карты и глянул на стоящую на мостике Сандру – и впервые увидел в ней девушку. Видимо, царившее на борту настроение что-то изменило в нашем пиратском старпоме. Мне даже стало не по себе: я так уже привык к сложившемуся между штурманами товариществу, что внезапное обретение первым штурманом женственности могло нарушить это равновесие. Наш лоцман, коренастый, очень коротко стриженный человек в толстой брезентовой куртке, тоже, видимо, что-то заметил, потому что принялся расспрашивать Сандру, каково женщине быть старшим помощником капитана и как там насчет английских традиций по поводу женщины на судне? Сандра нахмурилась, потом покраснела, потом ответила что-то тихо, но язвительно, так что я выдохнул: мой старый друг никуда не делся, язык на месте.

Корабельный фарватер оказался практически таким же узким, как было нарисовано на карте. Он упирался прямо в высокий маяк, бивший нам в глаза ярким белым глазом. Лоцман поглядывал на паруса и пожимал плечами: «Редко так бывает, чтобы настолько с ветром повезло». Я улыбался: везение, конечно, тут ни при чем. Когда до поворотного буя оставались сущие метры, Сандрина команда резко убрала паруса, а я завел мотор. Мы вошли в широкую реку и ошвартовались у длинного бетонного понтона.

Люди на набережной, судя по всему, не встречали нас специально, а были привлечены входящим в реку красивым парусником. Но один человек на понтоне явно ожидал именно нас. Немолодая, но довольно красивая дама с короткой стрижкой прислонилась к парапету с таким спокойным видом, словно была готова ждать здесь до ночи. Ночь, кстати, судя по часам, уже должна была наступить, но небо оставалось светлым, как днем. Видимо, так и выглядят их знаменитые белые ночи.

– Добро пожаловать в Санкт-Петербург, – любезно обратилась ко мне дама по-английски, когда я спустился на понтон. – Могу ли я встретиться с капитаном Даремом?

– Добро пожаловать на борт, – ответил я по-русски, чем, кажется, доставил ей немалое удовольствие. – Капитан ожидает вас в каюте.

– Она? – спросила меня Сандра, проводив гостью к дверям каюты капитана.

– Не знаю, – пожал я плечами.

В самом деле, для романтической любви лет ей было уже многовато, зато для романтической любви нашего капитана, пожалуй что, маловато. Да и недостаточно она, как говорит Дарем, далека от жизни. Уж очень из разных материй они сотканы.

На понтон вышел Джонсон, сияющий парадной формой. Мы уставились на него. Я так и не снял вощеного датского непромоканца, Сандра засунула руки в карманы своего потрепанного исторического камзольчика. По сравнению с ним мы выглядели как матросы из ночной команды.

– Знаете, о чем они там говорят? – сообщил наш третий штурман. – О конференции по антропологии.

– Ага! – расхохоталась Сандра. – Так вот зачем ты переодевался? Чтобы подслушать все, что надо?

– Я приводил себя в порядок, чтобы выйти в прекрасный город в достойном виде, – спокойно ответил Джонсон. – А то, что на нижней палубе отличная слышимость, – это чистая случайность.

– Ну да, конечно. Конференция, значит?

– Кэп привез доклад, собирается его читать, а дама принесла ему приглашение. Кэп показался мне достаточно довольным, но я совершенно не понимаю, в честь чего весь корабль романтически спятил. Как-то не очень романтично встречаться с дамой на конференции.

– Я бы девушку в кино повел, – сказал я. – Но так то – я.

– Да уж, у высоких людей высокие помыслы, – покивала Сандра. – А дальше ты слушать не стал? Интересно же. Как, кстати, кэп собирается туда идти? Ему придется трудновато, конференции-то обычно днем проводятся.

– У меня к этому моменту одежда закончилась, как назло, так что не знаю, – признался Джонсон. – Даже кортик никуда не потерялся, не было повода задерживаться дольше.

– Эх ты, честный малый. После полуночи прогуляемся?

– Я не против, – согласился я. – Только я тогда тоже переоденусь. А то как-то стыдно портить своим непромоканцем такой чудесный вид. – И я поклонился Джонсону.

– И этот человек всего полгода назад заявлял, что аутичен, косноязычен и мизерабелен! Какая великолепная ирония! Поздравляю. – Сандра подскочила ко мне и принялась так трясти мою руку, что пришлось отобрать, пока не случилось неприятности.

Пока мы резвились на понтоне, вокруг сгущались молочно-лиловые сумерки. Зрители на берегу постепенно разошлись, и мне казалось, что теперь к берегу начинают сползаться сами здания, чтобы рассмотреть поближе наш корабль. Там, наверху, на набережной, происходило какое-то движение, открывались слуховые окна, всплескивали листьями деревья. Мы замолчали и уставились на берег: после ледового плена Баффинова залива, после бешеной гонки с попутным штормом мы сообразили вдруг, что не видели настоящих зеленых деревьев Дэви Джонс знает сколько времени.

Погулять по городу белой ночью не вышло: капитан велел готовить корабль к переходу, и часа в три ночи, когда стало ясно, что темней уже не будет, мы отшвартовались от удобного понтона и пошли, не зажигая огней, под разведенные мосты, встроившись между двумя баржами, длинными, как дракон Джонсона. Я ожидал, что нас окликнут, остановят, заметят, – нет, мы спокойно и медленно двигались в караване, а лоцманом была наша загадочная дама. Мы проходили один мост за другим, миновали крутые маленькие мостики, сады, дворцы, одинокую кирпичную башню; судов в караване становилось все меньше, наконец мы остались одни, и только на середине реки вдалеке маячил одинокий рыбак в плаще и лодке невнятного цвета.

– Ну вот, – сказала дама, – отсюда уже недалеко. Держите вот на то высокое дерево.

Там, куда она указывала, я видел только собор, почти сливавшийся с сумеречным небом, и никаких деревьев. Но капитанский рулевой явно что-то видел и уверенно туда держал. В глазах у меня словно бы зарябило, город мигнул, и я вдруг увидел высокое раскидистое дерево с кроной причудливой формы, под ним – длинный бревенчатый дом, какие-то сараи, лодки у берега. Берег был низким, травянистым, из воды торчали облизанные рекой старые деревянные сваи. Для нас, видимо, был приготовлен маленький понтон, с которого сходни шли на сваи, со свай – на берег.

– Йозеф, – окликнул меня капитан, – теперь на вас вся надежда. Здесь осталось всего три плотника, и никто из них не говорит по-английски. С утра сходите к ним с чертежами, а сейчас ложитесь-ка спать. Здесь говорят, что утро умнее вечера.