История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции - Виктор Петелин

Ф. Сологуба увлекли события 1892 года, когда, учительствуя в Великих Луках, он узнал, что учитель Иван Иванович Страхов, мечтая получить должность инспектора, обошёл всех значительных людей города, давая понять, что по своим способностям он вполне заслуживает этой должности. Однако учитель сталкивается с таким миром, в котором нет ничего положительного, ни истины, ни добра, перед ним возникает то, что исследователи и критики назовут передоновщиной по имени главного персонажа романа – Передонова. А. Тыркова в газете «Речь» (1907, 15 апреля) резко оценила ту жизнь, которая предстала в романе, – «это сама реальность и в то же время это какое-то длящееся дьявольское наваждение. Это не люди, это звериные маски, мелкие бесы, олицетворение всего низменного, злого, рабского, ничтожного». «Передонов – бог пошлости», – заявил К. Чуковский (Свободные мысли. 1907. 3 декабря). Вокруг романа поднялась острая полемика, укрепляя и без того достаточно прочное положение Ф. Сологуба в литературном движении, а роман продолжал переиздаваться.

Отдал дань Фёдор Сологуб и драматургии: трагедия «Дар мудрых пчел» (Золотое руно. 1907. № 2–3), драма «Победа любви» (Перевал. 1907. № 8–9), трагедия «Победа смерти», посвящённая сестре, Ольге Кузьминичне Тетерниковой (СПб., 1908). Познакомился с режиссёром В. Мейерхольдом, художниками, актрисами, которые собирались одну из пьес поставить.

Осенью 1908 года Сологуб женился на писательнице и переводчице Анастасии Николаевне Чеботаревской (брак заключён в сентябре 1914 года), которая стала его верным спутником и в жизни, и в литературе. После этого в его салоне стал бывать почти весь тогдашний театральный, художественный и литературный Петербург.

Не буду перечислять всего того, что до Февральской революции Ф. Сологуб (он её с радостью принял) написал, и пьесы, и романы, и сказки, и легенды, и статьи, – назову лишь романы – «Творимая легенда» в трёх томах и «Слаще яда». После Февральской революции Ф. Сологуб продолжал печататься: сборники рассказов «Слепая бабочка» (М., 1918), «Сочтённые дни» (Ревель, 1921) и последний роман «Заклинательница змей» (Пг., 1921), но это всё было задумано давно, а к новому времени он остался почти равнодушен.

23 сентября 1921 года Анастасия Николаевна Чеботаревская покончила с собой. Ф. Сологуб написал сборник стихотворений «Анастасия», посвящённый её памяти, но сборник так и не был издан. Самоубийство Анастасии Чеботаревской было связано с попытками выехать за границу. Не раз Ф. Сологуб обращался в правительство с просьбой дать ему разрешение выехать за границу в командировку, но это разрешение он так и не получил. Наконец 5 июня 1920 года Фёдор Сологуб обращается к В.И. Ленину с просьбой отпустить его с женой на три месяца в Эстонию для устройства их литературных дел, ведь ни одна из написанных им книг, даже роман «Заклинательница змей», в котором он разоблачает «эксплоататарское змеиное гнездо», не напечатана: «Нам отказали в разрешении выезда, хотя я определённо заявил, что не прошу на мою поездку ни копейки народных денег, рассчитывая только на мой труд; а в эти же дни получили заграничные паспорта Бальмонт и Кусевицкий. Таким образом, власть относится ко мне иначе, чем к другим, хотя я никогда не позволял себе никаких выступлений против Советской власти…» 22 апреля 1921 года А.Н. Чеботаревская написала такую же просьбу А.М. Коллонтай с перечислением всех кошмаров советского быта, которые выпали на их долю. 25 апреля 1921 года Ф. Сологуб направляет письмо Л.Д. Троцкому, в котором сообщает, что 2 февраля им выдали заграничные паспорта, а 22 февраля отобрали: «Мы убеждены, что только Вы, с Вашей деловитостью и государственным размахом, можете, – если захотите, – помочь нам». А.М. Коллонтай отправила письмо А. Чеботаревской наркому А. Луначарскому, который 10 мая 1921 года написал о своих соображениях в Оргбюро ЦК РКП: «В течение уже долгого времени снова и снова встает вопрос об отъезде писателя Ф. Сологуба и его жены за границу. Меня запрашивали различные официальные лица, в том числе тов. Троцкий, о моём мнении по этому поводу. Я определённо заявил, что политическое настроение Сологуба отрицательное по отношению к нам и что он безусловно будет нам вреден за границей.

Вместе с тем я уведомил, что у меня нет никаких средств для того, чтобы поставить Сологуба и его семью в удовлетворительные жизненные условия. Такой человек, как Александр Блок, почти целиком к нам примыкающий и несомненно более ценный, чем Сологуб, болен цингой от недоедания. Такой человек, как Ремизов, при всей своей фантастичности тоже близкий к нам (примыкающий к группе Иванова-Разумника), почти при смерти от разных болезней, и этот список мог бы быть продлён… Постоянные обращения ко мне по этому поводу таких товарищей, как Троцкий, Коллонтай и другие, конечно, неприятны, при полном сознании моего бессилия в этом деле» (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 112. Д. 173. Л. 12—12б. Цит. по: Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1995. № 5. С. 67–71).

О десяти лет молчания после Октябрьской революции Ф. Сологуба хорошо написал его ближайший друг Р. Иванов-Разумник в статье «Фёдор Сологуб» (Новое слово. 1942. № 43. 31 мая), который знал его много лет, а в день смерти приехал и описал весь архив покойного и успел сдать его в архив Пушкинского Дома.

«Тяжка судьба писателя, – писал Р. Иванов-Разумник, – в расцвете сил чувствующего, что ему есть ещё что сказать, и вынужденного умолкнуть и писать только «в письменный стол». Такова была и судьба Ф. Сологуба. Десять лет прожил он ещё, писал – много (опись архива показала нам это), напечатать не мог почти ничего: он был «неактуален»… Аргумент – поистине идиотский, ибо все великие произведения всегда «неактуальны», они стоят выше узких интересов своего времени. Правда, это не значит, что всякое «неактуальное» произведение должно считаться «великим», ибо, как известно из математики, не все обратные теоремы справедливы: когда идёт дождь, я раскрываю зонтик, но из этого не следует, что когда я раскрою зонтик, то пойдёт дождь…

Произведения последних десяти лет жизни Ф. Сологуба не были, быть может, «великими», но они были безмерно талантливее того «актуального» и сугубо бездарного, что начало заполнять собою страницы журналов и что получило название «пролетарской литературы». Ужасные стихи Уткиных, Алтаузенов, Светловых и К° – печатались; замечательные стихи Ф. Сологуба этого же десятилетия – складывались им в письменный стол». Иванов-Разумник предложил в Госиздат самые «подходящие», но издатель Ангерт как «хозяин русской литературы» отказал в издании сборника, «делал он, что левая нога его хотела», сборник был признан «неактуальным», а отдельные стихотворения – «контрреволюционными» (Иванов-Разумник. Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки. М., 2000. С. 41).

В своей речи на похоронах Фёдора Сологуба Евгений Замятин сказал:

«Сегодня, сейчас Ф.К. Сологуб покинет эти знакомые ему комнаты – и уже больше сюда не вернётся. Прежде чем он уйдёт отсюда навсегда, я по поручению Всероссийского союза писателей именно здесь хочу сказать ему несколько последних прощальных слов.

Один из близких друзей Сологуба, видевших его во время болезни, говорил мне, что своей серебряной бородой исхудавший Сологуб стал похож на Гомера. Мне кажется, что во время его болезни только проявилось вовне то, что уже было внутри его все эти годы. Какое-то гомеровское спокойствие, какая-то великая умудрённость – вот что видели в нём все мы, кому приходилось встречаться с ним последнее время. Для Союза он был не только должностным лицом – председателем Правления – он был мудрым старцем. К которому приходили во всех трудных случаях в жизни Союза – и не бывало, чтобы уходили от него, не получив ответа.

Мы, работавшие вместе с ним писатели позднейших, чем он, поколений, видели в нём единственный уцелевший мост, который связывал нас с славным прошлым русской литературы, – на наших глазах время безжалостно подтачивало этот мост – и вот он рухнул. Фёдора Сологуба больше нет.

Для русской литературы 5 декабря 1927 года – такой же день, как 7 августа 1921 года, тогда, в августе, умер Блок, теперь, в декабре, умер Сологуб. С смертью каждого из них – перевернута незабываемая страница в истории русской литературы. И ещё: в каждом из них мы теряли человека, с богатой, ярко выраженной индивидуальностью, с своими – пусть и очень различными убеждениями, которым каждый из них оставался верен до самого своего конца.

Конец этот наступил…» (Замятин Е. Сочинения. М., 1988. С. 555).

А чуть раньше, 11 февраля 1924 года, когда в бывшем Александринском театре в Ленинграде отмечалось 40-летие литературной деятельности Ф.К. Сологуба, Евгений Замятин произнёс замечательную речь, подводящую литературные итоги жизни Фёдора Сологуба и напечатанную под названием «Белая любовь» (Современная литература: Сб. статей. Л.: Мысль, 1925). Сопоставляя Сологуба с Блоком, сказавшим в 1920 году, что он любит Россию «ненавидящей любовью», Евгений Замятин высказал мысль, что «это блоковское определение – ненавидящая любовь – самое подходящее и для той любви, которою болен Сологуб… Белая любовь как молния: на одном полюсе её – непременно минус, непримиримый, острый». И, перечисляя произведения Сологуба, «Отравленный сад», «Заклинательница змей», «Звёзды», «Утешение», «Не бойся», «Мелкий бес», две книги сказок, Евгений Замятин говорит о том, что Фёдор Сологуб владеет «немилосердным оружием» – кнутом, таким, каким владели Гоголь, Свифт, Мольер, Франс, кнутом иронии, сарказма и сатиры. «Прочтите «Мелкого беса», – говорил Замятин, – и вы увидите, что Передонов обречён бессмертию вечно бродить по свету, писать доносы и всех значительных в городе лиц уверять в своей благонадежности… С Сологуба начинается новая глава русской прозы. Если бы вместе с остротой и утончённостью европейской Сологуб ассимилировал и механическую, опустошённую душу европейца, он не был бы тем Сологубом, который нам так близок. Но под строгим, выдержанным европейским платьем Сологуб сохранил безудержную русскую душу. Эта белая любовь, требующая всё или ничего, эта нелепая, неизлечимая, прекрасная болезнь – болезнь не только Сологуба, не только Дон Кихота, не только Блока (Блок именно от этой болезни и умер) – это наша русская болезнь, morbus rossica. Этой именно болезнью больна лучшая часть нашей интеллигенции – и, к счастью, будет больна, как бы её ни лечили. К счастью, потому, что страна, в которой нет уже непримиримых, вечно неудовлетворённых, всегда беспокойных романтиков, в которой остались одни здоровые, Санчо-Пансы и Чичиковы, – раньше или позже обречена захрапеть под стёганым одеялом мещанства. Быть может, только в огромном размахе русских степей, где будто ещё недавно скакали не знающие никакой власти, никакой осёдлости скифы, могла родиться эта русская болезнь. При всём своём европеизме Сологуб – от русских степей, по духу – он русский писатель куда больше, чем многие из его современников, чем, например, Бальмонт или Брюсов. Жестокое время сотрёт многих, но Сологуб – в русской литературе останется» (Замятин Е. Сочинения. М., 1988. С. 325–327).