Секс и эротика в русской традиционной культуре - И. Кон

В сюжетном отношении эротическая сказка представляет общеизвестные перепевы соответственного международного репертуара, известного по арабским сказкам, старофранцузским фабльо, новеллам Поджио и Боккаччо, польским фацециям и немецким шванкам и т. п. Специалисты знают образцы этого материала по работам и журналу Krauss'a, по заветным сказкам и т. п. изданиям. Герои такой сказки у великорусов чаще всего поп, попадья, дочери попа и работник, изредка барин с барыней и мужик или просто мужики, иногда офицер или солдат. Самые ситуации чужды рафинированной извращенности. Они просты, элементарно грубы и немногосложны. Несмотря на эту несложность замыслов и отсутствие, казалось бы, широты для творчества, изучающий сказку должен иметь вообще в виду, что сказка эротическая составляет, по-видимому, количественно очень значительный процент деревенского репертуара.

По жанру эротическая сказка представляет собой, несомненно, особый жанр сказки, даже по стилю отличный от обычных видов сказки. В эротической сказке очень редко встретится формула «в некотором царстве, в некотором государстве»,[922] даже «жил-был» редко. Обычное начало: «один мужик», «один барин», «одна баба» или «жил мужик», «была однажды старуха» и т. п. Типичный в фантастической сказке прием утроения в эротической — тоже не очень частое явление и почему-то особенно свойствен сказкам о попе и работнике в виде утроения какого-нибудь пикантного эпизода.

Наконец надо отметить, что и стиль эротической сказки чаще необычайно беден и прост. Только раз мне пришлось столкнуться с манерой стилистически-детализованной и пышной разрисовки деталей и картин в эротической сказке. Это был файмогубский портной Силкин, служивший долго в солдатах и чрезвычайно развитый мужик. Думаю, что этот стиль или очень индивидуальная особенность, или влияние города.

Таким образом, вообще жанр эротической сказки очень близок к анекдоту. Из сказки так называемой новеллистической в эротическую попадает некоторое количество сказок о хитрых женах, обманывающих мужей, или наоборот. Но большая часть таких сказок чужда эротики как таковой и должна быть отнесена к собственно новеллам о хитрости и обмане.

Исторический вопрос о происхождении эротической сказки чрезвычайно сложен и труден. Для русской литературы и фольклора эта трудность сугубая, если вспомнить, что вся культура киевской и московской Руси была сплошь церковной. Некоторые штрихи сексуальной жизни тех эпох прорываются только в житийной литературе, особенно в отделе всевозможных чудес святых, да в тех следах древности, которые можно предполагать за текстом новых записей былин, исторических песен, сказок и пословиц. Но уже от XVII века мы имеем положительное свидетельство Олеария о том, что русские часто «говорят о сладострастии, постыдных пороках, разврате и любодеянии их самих или других лиц, рассказывают всякого рода срамные сказки и тот, что наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе». От XVII же века сохранились даже целые повести «о молодце и девице» и страусе и девице.

Этим я ограничу свои замечания об эротической сказке. От нее нужно отличить эротическое в сказке вообще. Но прежде всего надо оговорить, что никак нельзя относить к эротике простые грубости языка сказки. Крестьянин, чуждый условной утонченности отбора слов речи, называет все вещи и действия их именами, взятыми из общерусского или местно-диалектического лексикона. 56-летняя старуха из Сурской волости Матр. Арх. Титова, равно как 14-летний мальчик Шамшин Н. А., рассказывая сказку, как девочка идет разыскивать у Яги брата, совершенно не смущаясь, повторяют систематически очень грубый глагол (нас…у). Для них этот глагол название действия, не больше. И такое слово обычно не вызывает у слушателей никакой реакции. Оно взято из обиходной будничной номенклатуры вещей. Должен заметить также, что, если есть рассказчики, которые доводят эту словесную точность до конечных пределов, то, с другой стороны, имеются и такие, которые умеют удивительно просто затушевать, завуалировать моменты, которые по ходу сказки совсем не являются установленными на эротическое восприятие, но могли бы быть так воспринятыми. Напр., Ефим Коровин пинежский в сказке очень редкой, которую Худяков называет «Дитя волшебник» (Великорусские сказки, вып. 3, 1862, № 83), сообщает о браке героини так: «Они повенчались и на самом деле помчались (а там, будь хто догадываетца)».

Если оставить, таким образом, в стороне грубости языка, то можно отметить следующие явления в сказке, которые можно отнести к явлениям эротического порядка. Их три.

Во-первых, эротика как стилистически-орнаментальный момент в рассказе. Выражается он в том, что сказочник, рассказывая самую приличную сказку, вдруг без всякой видимой причины в какой-нибудь острый момент ввернет известное ругательство или неприличное выражение. Делают это не часто и только взрослые исполнители. Для чего? Случаи, которые мне пришлось наблюдать, показывают, что здесь цель у сказочника чисто эстетическая, украшение данного места рассказа, как бы странным ни показалось с первого взгляда такое утверждение. Дело в том, что внимание слушателей привыкает несколько к спокойному ходу рассказа, а сказочнику надо заострить, усилить внимание, и он достигает этого, ввернув выразительно и сочно непечатное слово. Я знаю такой, например, случай. А. С. Малкин, 49 лет, в дер. Суре Пинеж. у., рассказывая сказку о ловком воре, дошел до места, где вор ловко обманул попа, желая его украсть. Он спустил попу мешок, якобы для поднятия попа на небо, и последний сам сел в мешок. Когда сказочник дошел до места, рассказывающего, как вор задернул мешок с попом, он энергичным телодвижением, почти вдохновенно показал, как вор задергивал мешок, и во время этого жеста почти выкрикнул площадное ругательство. Вот эта фраза: «А Ванька был очень ядреный. Сейчас в эту постель сел батюшка, Ванька схватил попа, задернул ……, попер на небо с деньгами». Должен сознаться, что в этом случае даже у меня, горожанина, получалось впечатление, что ругательство несло чисто эстетическую функцию и употреблено оно было вроде литературного «черт возьми». (Аналогичных случаев я знаю несколько. Слушатели в этих случаях реагируют оживленным и довольным смехом, но женщины конфузятся. Последний факт и заставляет меня предполагать эротический привкус за подобной орнаментальной вставкой. Внесенное неожиданно с подчеркнутой силой ругательство, очевидно, ударяет по нервам и воспринимается в его непосредственном значении, а не в том стертом значении, в каком оно же звучит каждый день на улице и не вызывает там смущения женщин. Таким образом, стилистически-орнаментальная функция, может быть с некоторой силой фактора пуэнтировочного (ибо употребляется именно в point, в кульминационной точке эпизода), — одно из объяснений пользования эротикой.[923]

Во-вторых, специальное значение эротика имеет в присказке. Присказка в большинстве случаев неприлична. Мне пришлось самому записать несколько присказок в Пинежье, и, как правило, они фривольны. Я не думаю, чтобы это было явление только позднее. Сказочнику нужен трамплин, известный подход к сказке, но подход, который бы захватил слушателей. Таким бывает или рифмованная скороговорка, или яркий, ударяющий по нервам образ. Такими являются образы сексуальные. В присказке картины настолько подчеркиваются, снабжаются такими подробностями, что никакого сомнения в эротическом назначении образа быть не может. Таким образом, и в присказке эротика выполняет чисто художественную функцию. Так она и встречается публикой. Сказочник обычно говорит скороговоркой или вообще быстрым темпом присказку, слова ударяют четко, как пули из пулемета, и слушатели, разразившись хохотом, сразу отдают внимание сказочнику. Ему только это и надо. Он начинает спокойно говорить сказку.

Третья, наконец, группа явлений — эротика в форме эпизода или мотива в неэротическом сюжете. Я склонен считать некоторые эпизоды даже фантастической сказки эротикой. Правда, их немного, и все они носят существенное композиционно-художественное задание. Я отмечу несколько таких эпизодов.

а) Многоженство героя. Как правило, великорусская сказка не знает мотивов многоженства. И все-таки есть случаи, когда герой, прежде чем окончательно жениться, вступает в связь с другой женщиной. Я имею в виду такие случаи, как предварительная женитьба Еруслана Лазаревича, в некоторых вариантах повторяющаяся несколько раз, или случай адюльтера Ильи Муромца с Латыгоркой. Эротика многоженства наделена специальной художественной функцией — быть мотивировкой расщепления одного героя на два. Адюльтер героя дает основание появлению на свет неизвестного ему сына, который служит стержнем новой серии подвигов и служит новому движению сюжета. Часто это расщепление героя посредством многоженства или адюльтера мотивирует важный эпизод встречи и борьбы двух героев (отца с сыном).