Жюстина - Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

– Итак, – заявил я прекрасному невинному созданию, – у вас нет и не будет иного средства быть счастливой, кроме как избавиться от брата: я знаю, что как раз в эти минуты он замышляет против вас заговор и с намерением унаследовать самому все состояние он предлагает заточить вас на всю жизнь в монастырь. Пришло время, Жозефина, раскрыть перед вами всю гнусность этого человека: он один виновен в смерти вашего отца и вашей матушки, он один замыслил этот чудовищный план, он один привел его в исполнение, и скоро вы тоже станете его жертвой, вы умрете в течение недели, если ему не удастся заточить вас на всю жизнь… Стоит ли говорить ещё чего-нибудь? Он уж спрашивал меня, где продаются яды, которые способны укоротить жизнь человека. Вы знаете, что я ему не скажу, но он может обратиться к другим, поэтому надо опередить его, надо мстить тем, кто покушается на вас, и в этом нет никакого злодейства. Кстати, насчет яда, который просит у меня Сюльпис: что, если я предложу его вам, Жозефина, чувствуете ли вы в себе силы употребить его?

– Да, – ответила моя ученица, обнаружив тем самым больше характера в себе, чем я предполагал, – я верю всему, что ты сказал мне, Жером. Некоторые речи Сюльписа говорят о том, что ты прав, считая его виновником смерти отца, и я хочу отомстить за эту смерть. Скажу больше, Жером: я тебя люблю и не возьму в мужья никого другого, кроме тебя; тебе доверяют наши опекуны, проси у них моей руки, я поддержу тебя, если же нам откажут, захвати с собой как можно больше денег, уедем в Швейцарию и поженимся там. Имей в виду, что только при этом условии я пойду на преступление, которое ты мне предлагаешь. Её слова слишком совпадали с моими намерениями, чтобы я не согласился сразу. Как только Жозефина мне поверила, она стала действовать; все свершилось за завтраком: она сама подала брату шоколад, бросив в чашку два зернышка аконита, который я ей дал. Сюльпис издох на следующий день в жесточайших конвульсиях, за которыми Жозефина наблюдала с большим хладнокровием, чем я в ней предполагал: негодница не отходила от изголовья кровати брата, пока он не испустил дух. «О Жером! – возликовал я про себя. – Итак, ты торжествуешь, и твое коварное обольщение наконец внесло великие беды в семейство твоего единственного друга, единственного твоего покровителя! Не успокаивайся на этом, Жером, нельзя стоять на месте, если хочешь стать злодеем: жестокое поражение ждет того, кто не проходит до конца путь порока, единожды ступив на него»… Я всю ночь провел с Жозефиной; злодеяние, которым она запятнала себя, вернуло ей в моих глазах все очарование, которое она утратила в результате наших долгих совместных утех. Через два дня я её уверил, что в самом деле просил у опекунов её руки, но что явное различие нашего социального положения и материального состояния повлекло за собой отказ.

– Хорошо, – сказала мне Жозефина, – тогда бежим, планы мои не изменились: только тебя я вижу своим супругом, только для тебя хочу жить.

– Легко сделать то, что ты предлагаешь, – ответил я бедной дурочке, – вот чек на сто тысяч экю, который вручил мне опекунский совет для приобретения земли для тебя, возьмем эти деньги и исчезнем.

– Я готова, – сказала Жозефина, – но обещай мне выполнить одно условие.

– Назови его.

– Ты никогда не забудешь жертв, которые я принесла ради тебя… И ты никогда меня не оставишь. Вы понимаете, друзья мои, каким сладко-лживым тоном произносил я клятвы, выполнять которые не имел никакого желания. Мы исчезли. На седьмой день нашего путешествия мы достигли Бордо, где я собирался провести какое-то время, прежде чем уехать в Испанию, страну, которую Жозефина избрала для нашего убежища и для заключения брака. Погода становилась все хуже день ото дня, поэтому, не надеясь на то, что мы сумеем пересечь горы до весны, моя спутница предложила мне завершить путешествие в этом городе.

– Ангел мой, – ответил я этой невинной душе, – предлагаемая тобою церемония представляется мне совершенно бесполезной, и мне кажется, что для успеха наших дел гораздо лучше, если нас будут считать не супругами, а братом и сестрой, тем более что оба мы расточительны, и ста тысяч экю нам хватит ненадолго. Давай лучше торговать твоим телом, Жозефина, и пусть твои прелести дадут нам средства к существованию.

– О друг мой, какое чудовищное предложение!

– Но это самое разумное, которое поможет нам выжить, я увез тебя только для того, чтобы осуществить этот план; любовь – это химера, дитя моё, реальностью является лишь золото, и его надо заработать любой ценой.

– Так вот какова цена твоих клятв!

– Пришло время, Жозефина, открываться перед тобой, знай же, что я никогда не испытывал ничего похожего на любовь; я наслаждаюсь женщинами, но я их презираю, более того, я начинаю их ненавидеть после того, как утихнет моя страсть, я терплю их рядом с собой, пока они полезны для моего благополучия, но когда они заговаривают о чувствах, я их прогоняю. Поэтому не требуй от меня другого и предоставь мне заботу о твоем пропитании: я лжив, хитер, изворотлив, я поведу тебя от одной авантюры к другой, и благодаря моим советам ты станешь самой знаменитой блудницей, какую знал мир.

– Чтобы я стала блудницей!

– Разве не была ты ею для своего отца или брата? Не была моей шлюхой? Вот уж здесь твое целомудрие совсем неуместно. Глубокие вздохи и потоки слез то и дело прерывали страдальческие фразы, которые хотела произнести Жозефина, её приступ отчаяния был ужасен, и когда она увидела, что я тверд в своем намерении, что нет никакой надежды меня разжалобить, несчастная, которая не хотела, по крайней мере, терять надежду остаться радом со мной, ибо она ещё любила меня в своем безумии, согласилась на все, и мы перешли к обсуждению моего восхитительного плана. Да, друзья мои, именно восхитительного: что может быть приятнее, чем обеспечить себе роскошную жизнь за счет глупости и доверчивости других? Не надо бояться ни бурь, ни ураганов со стороны природы, и глупость человеческая, вечная и неизменная, приносит тому, кто на неё рассчитывает, богатства, какие не смогут дать все рудники Перу. Я чувствовал в себе необычайный подъем для того, чтобы вести вперед наше новое судно, Жозефина имела все, чтобы крепко держать в руках штурвал, и мы пустились в плавание. Роскошно обставленный дом, множество лакеев, лошадей, первоклассный повар – одним словом, все, что ослепляет богатых людей, привлекло к нам немало идиотов. Первым объявился старый еврей, негоциант, известный как своим богатством, так и распутством, Жозефина вела себя прекрасно, и сделка была заключена незамедлительно. Но у этого Креза были свои фантазии, и поскольку он платил за них десять тысяч франков в месяц, от нас требовалось абсолютное повиновение. Вот в чем заключалась мания этого бравого потомка Савла. Абрам Пексото хотел, чтобы две красивые девушки, которых он приставил в услужение Жозефины, ласкали её на его глазах в будуаре, обставленном зеркалами, принимая самые разные позы. В это время Пексото возбуждали два очаровательных педераста; эта первая сцена продолжалась около часа, после чего юноши содомировали горничных, а Пексото содомировал содомитов. Достаточно возбудившись предварительными упражнениями, он приказывал положить свою любовницу на пол, как будто она была мертва, еврея привязывали веревками за руки и за член, и оба юноши два или три раза проводили его вокруг неподвижного тела с криками: «Она умерла, блудница! Она умерла, это ты убил её!» Девушки шли следом и подгоняли его розгами. Затем родич Иисуса Христа останавливался и восклицал: «Поднимите же её, раз она умерла». Тело укладывали на край дивана. Еврей совершал содомию, и пока он трудился над тем, чтобы сбросить сперму в анус якобы мертвой женщины, оба ганимеда, чтобы ускорить извержение, подставляли ему свои зады для целования и не переставали вопить: «Да! Да! Она умерла, спасти её нельзя!» А девушки продолжали рвать розгами костлявое седалище селадона. Услышав о прихотях старика, Жозефина немного всплакнула, но когда я убедил её, что она должна быть рада отделаться так легко и что в избранном ею ремесле бывают приключения посерьезнее, что сто двадцать тысяч ливров ренты, прибавленных за такую услугу, стоят того, чтобы согласиться, она смирилась. Песото сам привел двух педерастов и двух субреток, отдельно заплатил за их обустройство и питание и на следующий день перебрался и сам. Считая меня братом Жозефины, он не испытывал никакой ревности, и в продолжении года мы вели за счет Абрама жизнь, менее всего соответствующую израильским законам. По прошествии этого времени Жозефине показалось, что её любовник не относится к ней с прежним энтузиазмом.