Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

Прожил он после аварии еще двенадцать лет и умер в восьмидесятидвухлетнем возрасте. Можно сказать, молодым. Если бы не авария, жил бы он и сейчас, потому что его жена, Александра Константиновна, была куда более хлипкой женщиной, а умерла в возрасте ста двух лет.

Дед лежал в той же Второй градской больнице, сильно сдавало сердце. Положили его в коридор, так как мест в палатах не было. Мимо сновали люди, врачи, сестры, ходячие больные, посетители. «Дед, плохо вам тут, в коридоре?» – «Что ты, замечательно, всех видно». У него в жизни, можно сказать, всегда все было замечательно. Редкостное жизнелюбие! Теперь я таких людей и не знаю, все какие-то не только вечно озабоченные, но и агрессивные, да я и сам стал колючий, раздражительный. Ломает меня наше растленное время, ломает, растворяет душу, как в кислоте…

Дней через десять – двенадцать нашему деду дали место в палате. Мы с Надей навещали его ежедневно, отойдет Надя в сторону, а дед мне тихонько: «Витя, принеси выпить», и я, грешник, приносил ему тайно бутылочку портвейна или «Кагора». Ему хотелось водочки, но я говорил: «Когда поправитесь, дома отметим», хотя знали мы, что поправки, видимо, не последует. Сердце сдавало. А характер оставался тот же – ни на что не жаловался. «Как себя чувствуете?» Ответ один: «Замечательно».

К угасающему сердцу прибавилась страшная болячка: на изуродованной в аварии ноге началась гангрена. Врачи предложили ампутацию, а сердце уже, что называется, на исходе – на ниточке. Мы с Надей едем к Александре Константиновне и объясняем положение. Вопрос ставим прямо: ампутировать ногу деду или нет? И после небольшой паузы Александра Константиновна твердо говорит – нет.

В последний раз мы пришли в больницу, и, как это ни странно, хотя дед чувствовал себя скверно, был полон добродушия и ясности. Но уже не мог даже сесть на кровати. Я приподнял его, прислонил к стене и как бы держал в руках. Надя в это время вышла из палаты: вынести утку. Дед посмотрел на меня ласковым, но слегка затуманенным взглядом и сказал: «Ничего, скоро выпишусь, и за стол сядем». Единственный сосед по палате вдруг громко произнес: «Он у вас дуба дает!» Взгляд деда остановился, раскрылся широко рот, и как бы из всей утробы стал выходить воздух – долгий-долгий выдох. Много я видел смертей, но впервые понял, что значит: человек испустил дух. Я опустил деда на подушку, вышел в коридор позвать врача. Надя возвращалась в палату, но я замахал руками, чтобы не входила. Врач удалила ходячего больного из палаты. Признаюсь честно, волнение мое было столь сильным, что сделался отчаянный приступ тахикардии, врач заметила мое состояние и предложила сделать укол. Я отказался, так как считал, что волнение мое естественно и тахикардия пройдет, когда я приду в себя. Разговаривая с доктором, я запомнил ее слова. Вот что она сказала: «Умирая, люди раскрывают свою натуру полностью, и мы понимаем, какова она была в жизни. Ваш больной был очень хорошим человеком. Я бы даже сказала, редким». И я сейчас думаю: да, можно быть одаренным человеком, даже талантливым, но это уже избранные. Хорошим человеком может быть каждый. Меня беспокоит вопрос: не будет ли их меньше, когда подрастет мой маленький внук?

Английский товарищ

Я мог бы написать и «друг», но Хилари Норвуд был коммунистом, мне хочется называть его товарищем. Пожалуй, из всех членов КПСС, которых я знавал, множество, даже, пожалуй, большинство, были люди порядочные, честные и интеллигентные, но среди них редкие – коммунисты по убеждению. В силу обстоятельств того или иного характера. И вот на своем жизненном пути я встретил настоящего коммуниста. Не нашего – английского. Хилари был коммунистом, о которых слагали стихи, песни, рассказы, романы, ставили фильмы, их идеализировали.

Невысокого роста, складный, с лукавым взглядом, полный доброжелательства, спокойствия и приветливости. Как ни странно, мы с ним мало, почти не говорили о политике, разве что на бытовом уровне. Правда, как в священное место, он водил меня и сына в квартиру, где под самой крышей, можно сказать, на чердаке, Ленин выпустил в Лондоне первый номер газеты «Искра». В этом же домике он устроил нам встречу с Бернштайном, глубоким стариком, знавшим Ленина и чуть ли не выпускавшим с ним эту газету.

Я уже писал о том, что люблю бывать в исторических местах. Хилари свозил нас и на кладбище, где похоронен Карл Маркс. Раньше могила Маркса выглядела иначе, я помню ее по фотографии, более простой и человечной, сейчас же водружен, не без участия нашего посольства, стандартный, массивный и довольно примитивный бюст из гранита или мрамора.

Народу на кладбище не было ни души, правда, откуда-то появилась маленькая группа из двух-трех молодых людей. Они остановились около нас и тоже стали внимательно рассматривать памятник. А потом, обратясь к нам, спросили: «Это кто?» Мы ответили: «Карл Маркс». Снова они посмотрели на мраморный бюст и спросили: «Он что, был великий человек?» Мы ответили утвердительно. Но для нас, советских людей, показалось странным, что есть люди, которые не знают, кто такой Карл Маркс, и мы решили, что это были американские туристы.

С Хилари Норвудом меня познакомил актер Центрального детского театра Владимир Алексеевич Калмыков, когда Хилари был в Москве. Знакомство произошло на почве нашего тройного увлечения филателией – и Хилари, и Калмыков, и я собирали марки. Вот ведь, казалось бы, на каком пустяке можно завязать дружбу. Тогда-то Хилари и пригласил меня приехать к нему в гости. Трижды, если не четырежды, я ездил к нему, и с сыном, а потом и с дочкой. Сколько удовольствия и радости доставлял он нам! Жил он со своей женой Летти (слава Богу, она здравствует и поныне) в небольшом собственном уютном доме в окраинном районе Лондона Бексли. Да, я забыл сказать, что Хилари был уже на пенсии, а до этого он служил старшим преподавателем химии в школе. Сейчас в этой школе химический кабинет назван именем Хилари Норвуда, о чем свидетельствует маленькая мемориальная доска. Есть в этом признании деятельности учителя-коммуниста в древней капиталистической стране что-то высшего порядка. У нас сейчас в этом отношении такой разгул хулиганов-«демократов», что со стыда сгоришь: решительно все у нас члены КПСС были дрянь-дрянью, только они, перевертыши, все знали и всегда были чисты, как стеклышко, а посмотришь в это стеклышко на свет – одна копоть. И это пишу я, никогда не бывавший ни в какой партии, ни в комсомоле. Я бы бывшим членам KПCC решительно запретил негативно писать о нашем прошлом; постыдились бы они делать подобное, потому что они если и вылезли на поверхность жизни, то чаще всего именно оттого, что были членами этой самой «преступной партии».