Ночь над прерией - Вельскопф-Генрих Лизелотта

— Понимания того, Джером, что такой индеец, как я, способен на что-то большее, чем водить машину.

— Вам служить у, нас в сто раз легче, чем на вашем бизоньем ранчо. И, скажу я вам, пять бизонов или даже восемь, если коровы в самом деле телились, — это не что иное, как нищета. Двух сотен на этом не заработаешь, так что мало толку. И еще к тому же в резервации, в своего рода воспитательном учреждении. Мне даже непонятно, что вы там находите, Джо?

— Задачу, Джером. Там живет мой народ.

— Что значит «народ»! Вы — американец.

— Мои предки раньше открыли Америку. Да, вы правы, я американец, а вы иммигранты. Когда пришли ваши предки, у нас еще не было никаких иммигрантских законов. И вы видите, к чему это привело.

— Действительно, мы будем осторожнее! Значит, вы не хотите?

— Нет.

Кэрол порылась в своей сумочке.

— Джо, что здесь для людей самое необходимое?

Джо сразу сделался каким-то отчужденным.

— Всё. Только никаких подачек!

— Джо, пожалуйста, вы сумеете лучше их применить… — Кэрол держала в руке сто долларов.

Джо взял деньги и, кажется, готов был бросить их к ее ногам, но сдержался, ведь за сто долларов можно купить два очень старых автомобиля, и десять человек ежедневно смогут ездить куда-нибудь далеко на работу, а также привозить воду. Джо спрятал ассигнацию и, едва поблагодарив, исчез в доме Элка.

Члены семейства Берген удивленно переглянулись.

— Типичный индеец, — заключил Джером. — Никогда ничего путного не выйдет из этого народа.

Он сел за руль.

«Кадиллак» поехал в направлении лучшего отеля в Нью-Сити, а Джо попрощался с Элком и прошел к своей сестре в ее хижину. Маргарет отослала детей. Старшей поручили отнести малыша к соседям.

Джо и Маргарет остались одни. На лице Маргарет лежала печаль, которой никто не мог понять, даже Квини. Это не была печаль из-за какой-то конкретной причины, нет, это было просто отражение настроя жизни, и волны радости могли иногда лишь пробежать по этому лицу. Джо положил свою руку на натруженную, уже морщинистую руку еще молодой сестры, и Маргарет высказала то, о чем они обычно думали, когда оставались друг с другом вдвоем:

— Победитель в Калгари! Если бы только до этого дожила наша мама!

Джо ответил не сразу. Возникло объединяющее молчание, мысли брата и сестры обратились к прошедшему. Воспоминания о любви, гордости, индейской мудрости, о несчастье и смерти матери одинаково печалили и брата, и сестру. В это и для них грозное время они стойко держались и поддерживали друг друга, даже если они и редко виделись. В этот час, когда Маргарет сняла маску веселости и ее глаза больше не скрывали, как тяжело ей в жизни: роды, вскармливание младенца, недоедание, Джо тоже как-то смягчился, был расположен к откровенности. Противоречивые чувства и впечатления от бизоньего ранчо, Калгари, «Кадиллака», от преступлений и нищеты раздирали его, и перед сестрой он не хотел скрывать свои раны. Маргарет уловила его настроение.

— Тогда, — сказала она, — когда ты в первый раз попал в тюрьму, мать тебя никогда не посещала… отец не сказал ей, где ты находишься. После того как Уинона убила дедушку, отец вообще перестал на нее обращать внимание. Законы помогали ему.

— Я чувствовал, что так и было. Поэтому я пришел к вам позднее. — Джо смотрел в землю, смущенный своей исповедью перед сестрой.

— Когда ты уже стал гангстером, ты приехал. На «Бьюике».

Джо украдкой улыбнулся, это было вроде насмешки над самим собой.

— Неверно. В первый раз на «Феррари». Мой предшественник был итальянец, он всегда доставал для Майка итальянские автомобили.

— Джо, ты умел и ездить, и стрелять, и ножом владел, и боролся, как черт. Некоторые наши тебя боялись, говорили, что у тебя есть даже черная маска, как у злого духа. Но белые люди и наши мальчики восхищались тобой. Тебя больше никто уже не презирал и не насмехался над тобой.

— Да, так было. Таковы они. Обвиненный в воровстве хулиган и второгодник Джо добился признания.

— Как это, собственно, все получилось?

— Да, как это получилось… В тюрьме со мной, как с соучастником, сблизился один адвокат, адвокат гангстеров. Дело в том, что я, несмотря на сильное давление, не выдал организацию заключенных. Я еще как-то спас его от трех других заключенных, которые хотели его избить. Умная он был голова, только несдержанный. Стишком неосторожно шутил и пил много; впутался в какую-то нелепую историю и сел на три года в нашу допотопную тюрьму, где его знали только двое. Он учил меня в тюрьме английскому, неплохо просветил в части процессуальных правил и методов допроса. Так он коротал время и подавлял досаду на самого себя. Еще до того, как нас освободили, он рекомендовал меня через посредника Майку, который кое в чем с ним считался. Майк как раз лишился своего шофера, итальянца Эудженио, которого однажды нашли за рулем с собственным стилетом в спине. Заменой босс был недоволен. Я пришел к нему, и он приставил ко мне трех учителей.

— От которых ты этому всему научился.

— Я не знаю, можешь ли ты себе представить, на что я был способен. Мать это знала. Я горел ненавистью, Я хотел научиться мстить. Но сперва мне пришлось познакомиться со своими учителями. Они хотели меня не просто подготовить, ну до какого-то уровня, что ли, — этот уровень у меня уже был, стрелять быстро и метко я умел с детства, — они хотели меня, неизвестно откуда взявшегося цветного парня, свести в могилу. Вот так и шло это, пока сами эти — спец по каратэ и спец по револьверу — не отправились в преисподнюю, а третий не обучил меня как полагается езде. Таким образом, я был готов для Майка и как шофер, и как телохранитель. Я получил стилет, автомобиль и беспощадную месть. И ни на миг спокойствия. Чуть было не разучился мечтать.

— Кто был этот Майк?

— Президент одной компании средней руки с очень высококвалифицированным персоналом. Большой синдикат нас еще терпел и использовал.

— И ты оказался с ними.

— Да. Я не отрицаю, что мне в мои восемнадцать ездить на быстрейших и новейших автомобилях даже доставляло удовольствие и, если уж на то пошло, сводило с ума.

— Это и я чувствовала, Джо.

— Но конь, как Пегий, был бы мне милее всех «феррари», «мерседесов»и «кадиллаков». Это вы забыли.

— Верно, Джо.

— Мало мне было также радости долго изображать при Майке мальчика: я не горилла68. Разразился первый скандал. Они хотели заставить меня почувствовать, что я ничто. Я пошел, стал родео-рейтаром и боссом в шайке предместья у этих бедняг. Но те не выпускали меня из виду. Притащили обратно, хотел я того или нет. Потом состоялось большое дело, и я получил новый срок.

— Было тяжело?

— Не так, как ты думаешь, Маргарет. Пока я был с организацией в добром согласии, даже содержание под арестом выглядело очень забавно. Несколько охранников доставляли по договоренности каждый день сигареты и газеты, я пел в церковном хоре, мы передавали друг другу записки, я готовил побег. Плохие времена пришли, когда я снова оказался на свободе и сам захотел создать банду, но не грабителей, а мстителей. Чтобы меня устранить, они меня подставили в процессе об убийстве, и я испытал, что это значит — быть отданным на произвол даже всего-навсего адвоката, которого боссы мне предоставили. Смертный приговор для меня, казалось, уже был обеспечен и должен был покрыть другого.

— Кого… Джо?

— Кого? Они мне этого не говорили, конечно же, нет, и я бы не смог этого доказать. Но это был Дженни. Он даже собрал косвенные улики против меня, он же знал все обстоятельства. Тогда я научился сам себя защищать Но я добился только жалкого оправдательного приговора: «за недостатком доказательств…»

— Дженни ненавидел тебя.

— Он развратил моих людей, пока я был в заключении, и я сам должен был их потом убить, как бешеных собак. Иначе бы они опозорили Квини. Да, Дженни и я ненавидели друг друга. И он нашел заслуженный конец.