Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков

Леонов смуглолиц. Крупные черты его лица грубоваты, каждая в отдельности не показалась бы красивой. Мясистый, широкий нос, крупные, сочные губы над округлым, упрямым подбородком. Глубоко посаженные темные, с синевой глаза под лохматыми черными кустистыми бровями, кончики которых он по привычке машинально крутит, как усы. Густая, вьющаяся правильными волнами шевелюра лохматой шапкой накрывает его голову. Но в целом лицо его располагающе, привлекательно, приятно.

Временами Виктор отращивает усы и бороду. Они у него черные, смолистые. И тогда он выглядит не только старше своих лет, но и несколько суровее, загадочнее.

Широкоплечий, коренастый и плотный, он довольно крепок физически, особенно цепки его длинные руки. Еще в довоенные годы он постоянно участвовал в соревнованиях по лыжам и владеет ими хорошо. Умело управляет шлюпкой, может быстро выбрать рифы[1], и парус не полощется попусту, а всегда туго натянут и гудит, посвистывает под напором ветра.

Полученное в начале войны ранение стопы как бы усиливает природную тяжеловесность его походки — ходит он, присогнув ноги в коленях и чуть пружиня, как бы приседая. Таким пружинящим ровным шагом с рюкзаком за плечами он может пройти не одну сотню километров.

В поворотах, в движениях не резок, не порывист, скорее угловат, медвежист. Аккуратным, паркетным движениям в молодости не обучился. Танцевать не умеет. И не поет. Не было случая, чтобы он подтянул матросам, которые вдруг заведут что-нибудь про дальние морские походы, про растаявшие в далеком тумане берега Рыбачьего, про бьющийся в тесной печурке огонь. А слушать песню любит. И сидит вместе с поющими. Видно, песню душевно воспринимает, а не поет оттого, что не привык, а может, и стесняется, что певучий голос ему не дарован.

По характеру Виктор размашист, натура у него широкая. Глядя на его длинные, подвижные руки, так и кажется, что они стараются притянуть, прибрать, как бы сгрудить возле себя побольше людей, охватить, обнять мир пошире.

Внешняя угрюмость, хмуроватость его лица — только кажущаяся. На самом деле он общителен, разговорчив. В требованиях к людям не придирчив, не мелочен. С бойцами, даже с молодыми, обращается просто, не строго официально, уставным языком не разговаривает.

Нужды и мысли бойцов-разведчиков ему близки и понятны. Недавно расставшись с матросским званием, он еще не успел вжиться в свое офицерское состояние, остался в кругу тех же товарищей, с которыми был на равном положении. Ему, потаскавшему, как и все мы, на своей спине тяжелый рюкзак, побегавшему и поползавшему под пулями, тревоги и переживания бойца-разведчика не только доступны. Они его.

Виктор способен запросто сидеть с матросами, смеяться и балагурить. А смеется он раскатисто, заразительно, звонко. Усмешка его молодит, делает ребячливым. Ни позы, ни рисовки в нем нет, все обыденно, непринужденно. Уже давно мы к нему обращаемся не только как к старшему по должности, все же это свой среди нас парень.

Виктор не хитер, но смекалист, ум у него оборотистый, быстрый. Узнает какую-то слабинку в человеке, услышит о чем-то таком, что матрос хотел бы скрыть от других, — с ходу не упрекнет, сразу не выложит. Если уж опять разведчик споткнется на таком же деле — тогда и предъявит ему командир двойной счет.

Что Леонов человек храбрый — в этом не сомневаются не только разведчики. Но храбр он не безрассудной горячей храбростью, которая присуща людям эксцентричным, несдержанным и порывистым. За годы войны он научился владеть собой, выглядеть перед бойцами спокойным и уравновешенным. Конечно, волнение и в нем прорывается: то маузер или парабеллум в его руках пускает частый рой пуль, то он бегом старается поспеть туда, где схватка, посмотреть своими глазами рискованное дело, то резко прикрикнет на связных, гоняя их бегом по взводам и отделениям. При этом глаза его возбужденно блестят, а насупленные брови сходятся у переносицы.

В нем нет холодности, присущей людям, равнодушным к судьбе подчиненных. Он не безразличен ни к себе, ни к нам, десантникам: жить ему, как и всем нам, тоже хочется, он жизнерадостен и жизнелюбив, ради жизни мы все вместе с ним и воюем. Что же касается бойцов отряда, то многие из нас не просто его подчиненные, а многолетние боевые друзья. Только с ними, с этими разведчиками, силен и Леонов. Это он понимает и потому-то согласился ехать на восток с костяком отряда североморцев.

Кроме Леонова, в отряде еще двое моряков — Семен Агафонов и Андрей Пшеничных — за захват немецкого опорного пункта на мысу Крестовом под Лиинахамари стали Героями Советского Союза.

В наш отряд, который на первых порах назывался добровольческим, поскольку комплектовался только из добровольцев, подобрались отчаянные и надежные ребята. Каждому можно безбоязненно дать в руки оружие и послать во вражеский тыл.

У отряда богатый опыт десантных операций и дальних разведывательных пеших походов в глубокий тыл врага. Видно, этот опыт и заставил флотское командование остановить свой выбор на нашем отряде, когда надо было решить, кого же послать на восток. Опыт этот накапливался годами. И не только от операций успешных. Немалую науку мы черпали и из неудач — ведь они тоже бывали. В народе говорится, что за одного битого двух небитых дают — так было и у нас. На ходу, между боями, учились и переучивались. Каждую операцию обстоятельно разбирали, находили свои ошибки, много тренировались, когда приходили на базу. Появилась осмотрительная смелость, основанная на опыте, на расчете.

Принципы проведения десантных операций, особенности скрытной разведки далеко за линией фронта, методы подготовки разведчиков стали складываться с первых месяцев войны и в зиму 1942 года. Затем из них возникла определенная система. Вот тогда-то командование флота и решило, что настала пора отряду оторваться от ближних берегов, он созрел для походов за море, готов к высадкам на оккупированные гитлеровцами норвежские земли. Вторая половина войны стала для нас, как и для всей армии, полосой наступательной. Опыт и учеба стали приносить свои результаты: потерь несли меньше, ходили значительно дальше, сведения добывали важнее.

В бесконечном беге закружились колеса наших вагонов мимо Горького, Кирова, через Урал и все дальше на восток.

Каждый день я отправляю в Москву письмо или открытку. А приходить туда они будут со все большим перерывом. Мы уже приедем во Владивосток, а письма, посланные еще с середины пути, все будут добираться до Москвы.

Недавно я перечитал их. И сразу многое вспомнилось, отчетливо встало в памяти. Неизгладимое впечатление произвели тогда на нас просторы Сибири. Зауральскую степь я видел впервые. Местами еще шли полевые работы, и нам было видно, как в поле трудятся только женщины да подростки. При нехватке машин и лошадей они своими натруженными руками по зернышку все убирали и кормили нас, собранных под ружье во множестве миллионов. Каким же трудолюбием, каким высоким пониманием своей доли в спасении Отечества обладали эти женщины, эти ребята, в столь тяжких условиях ухаживающие за кормилицей-землей!..