Ликвидация - Бондаренко Вячеслав Васильевич

Живчик, прикинув на глазок рост Степана, швырнул ему один из комплектов формы:

— Примерь.

— А шо так мало?.. — Степан весело щелкнул пальцем по лейтенантским звездочкам на кителе. — Мне б полковничьи подошли…

— Будешь трещать, как сорока, пущу в расход, — холодно ответил Живчик. — Подгонишь форму, сфотографируешься, и получай оружие.

— А дальше шо?.. — Степан с кряхтеньем натягивал галифе.

— Ничего пока. Разнашивай одежду, готовь оружие. И не болтай.

Толя направился к выходу из штрека. Степан притопнул новенькими сапогами — они были впору.

— Когда на дело-то? — крикнул он в спину уходящему Живчику.

— Узнаешь, — не оборачиваясь, ответил тот.

…Через час фотограф, который ведал также изготовлением документов, подозвал Степана. В руках у него было новенькое удостоверение личности офицера.

— Та-ак, — протянул фотограф, заглядывая в книжечку. — Тюльпанов Сергей Иванович. Состоит на действительной военной службе… «Служебное положение (должность и присвоенное воинское звание)» — лейтенант, врид помощника начальника строевого отдела… «Награды и особые права, присвоенные владельцу данного удостоверения» — никаких… — Он перелистнул еще одну страничку. — Родился 6 мая 1924 года. «Какой местности уроженец» — город Чкалов. «Холост или женат» — холост… «Состоящее на руках и разрешенное к ношению холодное и огнестрельное оружие» — пистолет ТТ, номер… «Кем выдано» — Московским ОВК. Все правильно. Держи… Тюльпанов.

— Ишь ты… Тюльпанов, — засмеялся Степан, бережно принимая документ, новенький, блестящий от смазки «тэтэшник» и обойму к нему.

Фотограф неодобрительно покосился на него.

— Фамилии настоящие, из действующего списка… Учи номер части и должность.

— Это и где ж я их возьму? — удивился Степан.

— Вот здесь, балда!.. — Фотограф ткнул пальцем в удостоверение и махнул рукой: — Следующий!

Перед фотографом, бодро притопнув сапогами, замер рослый мордатый детина в форме с узкими серебряными погонами.

— Кидайло Миколай Богданович, 1922 року нарождення… — бойко начал он.

— Забудь, — отмахнулся фотограф. — Ты теперь Никифоров Борис Тимофеевич, лейтенант ветеринарной службы… Где ж твоя морда, ветеринар, а?..

И фотограф озабоченно склонился к аккуратной стопочке фотографий на столе.

Сидя боком на подоконнике, Чекан смазывал разобранный «парабеллум». Аккуратно, не спеша протирал каждую деталь. Он любил этот простой, ладно сидевший в руке пистолет, бывший свидетелем всех его невзгод и удач на протяжении последних четырех лет. Выдали его еще в разведшколе, ну а сдавать не пришлось… Да и в любом случае он бы не сдал его, кто это придумал такое — добровольно отдавать однажды полученное оружие?.. Пахло разогретым металлом, маслом. Время от времени одна деталь тихо звякала о другую, и тогда Ида, стоявшая в нескольких шагах от Чекана, оборачивалась.

Она собирала в тазик созревшие абрикосы. Наклоняла ветви дерева и срывала крепенькие, красивые плоды, выглядевшие так, какими их рисуют в детских книжках. Запыленные, горячие от солнца абрикосы с глухим стуком падали в наполовину уже наполненный тазик. Если какой-нибудь случайно падал в траву, Ида не ленилась нагнуться и подобрать его.

Оторвавшись от своего занятия, Чекан наблюдал за ней. Вот она приподнялась на носках и потянула к себе высокую ветку, еле удерживаясь, чтобы не упасть. Худенькая и гибкая, невероятно красивая даже в этом простом ситцевом платье. И он вспомнил, как впервые встретил ее, Иду Косетинскую…

В своей родной Польше Ида с ранней юности жила тем, что «разводила на деньги» обеспеченных мужчин.

Входила в доверие, тщательно изучала «клиента», затем чистила его квартиру и исчезала. Пикантность состояла в том, что все «клиенты», как правило, были высокопоставленными женатыми людьми и в подробном разбирательстве дела вовсе не были заинтересованы. Тем не менее польская полиция несколько раз арестовывала Иду, и в конце концов в поисках более спокойной жизни она перебралась в Советский Союз. Более-менее постоянным местом ее обитания стал Минск — в то время от него до границы с Польшей было километров тридцать. А в Ракуве, крошечном польском местечке совсем рядом с границей у нее жили родственники. Так что переправку украденных вещей удалось наладить легко. Со временем Ида расширила географию своих странствий. В тридцать седьмом году она впервые оказалась в Одессе, городе, который полюбился ей своим абсолютно несоветским духом. А с Чеканом они встретились во время прогулки на полупустом катере. Чекан в то время «вел» одного солидного московского фраера, у которого водились деньги, отслеживал его маршруты и любимые места отдыха… Но, увидев смуглую черноглазую девушку, одиноко сидящую на корме катера, напрочь забыл о своем намерении. Московский фраер без происшествий уехал домой, а у Чекана появилась Ида…

Он рассмеялся. Перепрыгнул через подоконник, подошел к Иде сзади. Она, обернувшись, недовольно нахмурилась:

— Что ты?..

— Ничего… Я почему-то вспомнил знаешь что?.. Как мы с тобой в октябре сорок первого в Москве были… Ты… такая же была, как сейчас. Напряженная. Натянутая тетива.

Тогда, в дни паники, охватившей Москву перед лицом стремительно наступавшего врага, Ида подала Чекану отличную идею. В нескольких километрах к северу от столицы они остановили грузовик, ярославскую пятитонку, водителя убили, поставили на машину поддельные номера и стали предлагать беженцам услуги по вывозу имущества из города. Брали не кого попало, а семьи побогаче, с мебелью и коврами. Чем заканчивались для семей такие поездки, объяснять не нужно. Свидетелей не оставляли, на глаза милицейским и военным патрулям не попадались, работали только в пригородах, в саму Москву не лезли. Благодаря этому дела шли более чем успешно. Добытое добро сбывали через знакомого барыгу, осевшего в Дмитрове.

Через две недели «работы» им попался бухгалтер столичной фабрики, явно вознамерившийся удрать из Москвы под шумок вместе с фабричной зарплатой. В туго набитом кожаном портфеле бухгалтера оказалось триста сорок пять тысяч рублей. С такими деньгами можно было смело отправляться куда угодно. И они решили вернуться в Одессу, к тому времени уже занятую румынами. Чтобы не переходить линию фронта, вернулись сложным путем, через Сочи, по Черному морю… И это тоже вспомнил Чекан — грохот воняющего бензином мотора на побитом баркасе, в котором знакомый грузин переправлял их сначала в Крым, а потом в Одессу, удары волн по корпусу жалкого суденышка… И еле слышные из-за грохота слова Иды: «Иди ко мне, мой любимый… Иди ко мне…»

— Да, — глухо произнесла она, отворачиваясь. — Я тоже помню.

— Послушай… А где ты все-таки была эти два года? Ида опустила глаза.

— Меня Академик по своим каналам перебрасывал на Крэсы Всходни… — Она употребила типично польское выражение, так до войны поляки называли территории Западной Украины и Белоруссии.

— Зачем?

— Какая разница? — вздохнула Ида. — Он сказал: «Хочешь снова увидеть его, будешь делать то, что я прикажу». И я… делала.

— Ты с ним жила? — почему-то шепотом спросил Чекан.

Она улыбнулась.

— Нет, что ты… Его это не интересует. Он весь в своей борьбе… Знаешь, я просто поражалась ему иногда, честно. Кругом все ликуют, славят большевиков, немцы только что ушли, везде советская власть, а он, знаешь, как будто ничего не случилось. Как будто на улице… девятнадцатый год. Сказывается старая закалка…

— И где именно ты была? Ида снова вздохнула:

— Да много где… В Несвиже, Докшицах, Плещеницах… Какая разница.

Абрикосы с тупым стуком снова падали в тазик.

Кречетов сидел за столом, разбирая шахматную партию. Он шелестел газетой, где была напечатана схема, и задумчиво шевелил пальцами, глядя на доску. Наконец, сверившись со схемой, осторожно двинул вперед черного слона и в недоумении приподнял брови — ход, видимо, был очень неожиданный. Белые на доске полукольцом охватывали центр его позиций. А этот самый слон рвался вперед, словно желал принять огонь на себя…