Последний Катон - Матильде Асенси

Наконец в атмосфере таинственности Мирсгана, Гете, Уфа и Хутенптах провели нас к последнему месту, которое мы должны были посетить перед возвращением на ужин в басилейон. Несмотря на наши просьбы, они отказались что-либо нам объяснять, и в конце концов мы с Фарагом и Кремнем решили, что и практичнее, и интереснее будет стать послушными и немыми учениками.

Улицы бурлили хаотичной жизнью. Ставрос был городом, где не знали напряжения и спешки, но он вибрировал пульсациями совершенной экосистемы. Люди, те самые ставрофилахи, которых мы так долго преследовали, смотрели на нас с интересом, так как знали, кто мы такие, и дружелюбно здоровались с нами из окон, повозок и с вымощенных мозаиками тротуаров. Помню, я подумала: «Мир навыворот». Или нет? Я крепко сжала руку Фарага, потому что почувствовала, что изменилось так много всего и сама я изменилась так сильно, что мне нужно схватиться за что-то твёрдое и надёжное.

Когда повозка завернула за угол и вдруг оказалась на огромной площади, в глубине которой за небольшим парком виднелось громадное шести- или семиэтажное здание, фасад его был украшен разноцветными витражами, а многочисленные островерхие башенки завершались острыми пинаклями, я поняла, что мы дошли до настоящей цели нашего пути, который мы так бездумно начали столько месяцев назад.

— Храм Креста, — торжественно провозгласил Уфа, следя за нашей реакцией.

Думаю, этот момент был самым величественным и волнующим из всего ранее пережитого. Никто из нас троих не мог отвести глаз от этого храма, мы остолбенели от сознания, что наконец достигли конечной цели нашего путешествия. Я была уверена, что даже у капитана не оставалось намерения потребовать назад реликвии во имя интересов, которые уже ничего для нас не значили, но сам факт, что после стольких усилий, страданий и страхов в сопровождении лишь Вергилия и Данте Алигьери мы добрались до самого сердца Земного Рая, был слишком значителен, чтобы упустить хоть каплю эмоций и ощущений.

Мы вошли в храм, охваченные благоговением от его великолепия: всё было залито ярким светом миллионов свечей, золотивших мозаики и своды, золото и серебро, синеву купола. Это была необычная церковь, исключительная по своему убранству и особенностям: смеси византийского и коптского стилей на полпути между простотой и восточными излишествами.

— Возьмите, — произнёс Уфа, протягивая нам белые покрывала. — Покройте головы. Здесь должно проявлять величайшее почтение.

Схожие с накидками оттоманских женщин, эти большие покрывала набрасывались на голову так, чтобы их незавязанные края спадали впереди плеч. Это была древняя форма выражения религиозного почтения, про которую давно забыли на Западе. Интересно, что здесь с белым покрывалом на голове в храм входили и мужчины. Более того, головы всех, кто находился внутри, даже детей, были почтительно покрыты белым полотном.

И тут, идя по этому огромному сооружению, я увидела его: на противоположном входу конце нефа в стене виднелась ниша, а в ней — красивый деревянный Крест, подвешенный в вертикальном положении. Некоторые люди сидели перед ним на скамьях, некоторые по-мусульмански расположились на коврах на полу, некоторые громко читали молитвы, некоторые молились молча, некоторые будто ставили сценки ауто[82], а некоторые дети отрабатывали недавно выученные коленопреклонения, разделившись на группки по возрасту. Этот подход к религии, даже не к религии, а к храмовому пространству, был достаточно необычным, но ставрофилахи удивляли уже столько раз, что нас уже ничего не пугало. Однако перед нами было Честное Древо, Крест Господень, полностью восстановленный как явный знак того, что ставрофилахи оставались и всегда останутся самими собою.

— Он сделан из сосны, — мягко сказала нам Мирсгана, понимая, как нас переполняет волнение. — Вертикальная часть достигает в длину почти пяти метров, а горизонтальная — двух с половиной, весит Крест около семидесяти пяти килограммов.

— Почему вы так поклоняетесь Кресту, а не Распятому на нём? — вдруг пришло мне в голову.

— Ну конечно, мы поклоняемся Иисусу! — так же любезно, как прежде, сказала Хутенптах. — Но Крест, кроме того, является символом нашего происхождения и символом мира, который мы построили своими усилиями. Наша плоть сделана из Дерева этого Креста.

— Прости, Хутенптах, — смущённо сказал Фараг, — но я не понимаю.

— Ты на самом деле веришь, что это Крест, на котором умер Христос? — спросил его Уфа.

— Ну, нет… Вообще-то нет, — замялся он, но его неуверенность была вызвана не тем, что он хоть на минуту сомневался в явной неподлинности Креста, а тем, что он опасался задеть веру и воззрения сопровождавших нас ставрофилахов.

— Однако это он и есть, — очень уверенно заявила Хутенптах. — Это Истинный Крест, настоящее Святое Древо. Твоя вера слаба, дидаскалос, тебе надо больше молиться.

— Этот Крест, — указывая на него, сказала Мирсгана, — был найден святой Еленой, матерью императора Константина, в 326 году. Мы, братство ставрофилахов, зародились в 341 году для его защиты.

— Правда, так оно и было, — с довольным видом подтвердил Уфа. — В первый день сентября месяца 341 года.

— А зачем вы выкрали реликвии Древа со всего мира сейчас? — с досадой произнёс Кремень. — Почему именно в этот момент?

— Мы не крали их, протоспатариос, — ответила Хутенптах. — Они были нашими. Нам была доверена охрана Честного Древа. Многие ставрофилахи, защищая его, погибли. В нём черпает смысл наше существование. Когда мы нашли приют в Парадейсосе, у нас был самый большой фрагмент Древа. Всё остальное было разделено на более или менее большие куски и рассеяно по церквям и соборам, иногда это были просто маленькие щепочки.

— Прошло семь веков, — заявил Гете. — Пора было уже вернуть Крест и возвратить ему былую целостность.

— Почему бы вам не вернуть реликвии? — с надеждой спросила я. — Если вы это сделаете, вам перестанет угрожать опасность. Подумайте, ведь многие церкви основывали веру своих прихожан на принадлежавшем им фрагменте Честного Древа, — воскликнула я.

— Неужели, Оттавия?.. — скептично спросила Мисграна. — Никто давно не обращал внимания на эти реликвии. К примеру, в соборе Парижской Богоматери, ватиканском соборе Святого Петра и в римской церкви Санта-Кроче-ин-Джерузалемме они давно доживали свои дни в музеях диковинок, которыми называют сокровища или коллекции и за вход в которые надо платить. Сотни христиан поднимают голос, чтобы заявить о фальшивости этих реликвий, и верующих они уже очень мало интересуют. За последние годы вера в святые реликвии очень снизилась. Мы просто хотели дополнить имеющийся у нас фрагмент Святого Древа, третью часть стипеса, вертикального столба, но, увидев, как легко можно получить и всё остальное, мы недолго думая решили вернуть себе Крест целиком.

— Он наш, — упрямо повторил юный переводчик с шумерского. — Этот Крест наш. Мы его не крали.

— А как вам удалось организовать такое масштабное… возвращение реликвий отсюда, из-под земли? — поинтересовался Фараг. — Все они были в разных местах, а после первых кра… возвращений их хорошо охраняли.

— Вы же видели ризничего церкви Святой Лючии, — заговорил Уфа, — отца Бонуомо в Санта-Марии-ин-Космедин, иноков в монастыре Святого Константина Аканццо, отца Стефаноса в базилике Гроба Господня, православных священников в Капникарее и продавца билетов в катакомбах Ком Эль-Шокафы?..

Мы с Фарагом и Кремнем переглянулись. Наши подозрения подтвердились.

— Все они ставрофилахи, — продолжал поклонник лошадей. — Многие из нас решают жить вне Парадейсоса, чтобы выполнять определённые функции или просто из личных соображений. Здесь внизу быть, конечно, не обязательно, но это считается наивысшей славой и честью для ставрофилаха, отдающего жизнь Кресту.

— Ставрофилахов много по всему миру, — весело сказал Гете. — Их больше, чем вы могли бы подумать. Они приходят и уходят, живут с нами какое-то время, а потом возвращаются к себе домой. Как, например, делал Данте Алигьери.

— Возле каждого фрагмента или щепочки Честного Древа всегда были наши люди, один-два человека, — закончила заботящаяся о водах, — так что, по правде говоря, операция оказалась простейшей.

Уфа, Хутенптах, Мирсгана и Гете довольно переглянулись, а потом, вспомнив, где они находятся, набожно преклонили колени перед Честным Древом, которое поражало своими размерами и тщательно продуманной формой представления, и с большим рвением и сосредоточенностью начали проделывать ряд сложных поклонов и коленопреклонений, бормоча старинные литании византийского обряда.

В это время присутствие Бога ощутило и моё сердце. Я находилась в церкви, и как бы она ни выглядела, есть священные места, которые вздымают дух ввысь и приближают его к Богу. Я склонилась на колени и прочитала простую благодарственную молитву за то, что мы добрались сюда, все трое и в полном здравии. Я попросила у Бога благословить мою любовь к Фарагу и пообещала ему никогда не оставлять свою веру. Я не знала, что с нами будет и какие планы у ставрофилахов, но, пока я в Парадейсосе, я каждый день буду приходить молиться в этот великолепный храм, в апсиде которого с невидимых нитей свисает Истинный Крест Иисуса Христа. Я знала, что он не настоящий, что это не тот крест, на котором умер Иисус, потому что распятие было обыденным и частым видом казни, и, когда Он умер на Голгофе, кресты использовались множество раз, пока не приходили в негодность, а потом, изъеденные точильщиками, заканчивали свои дни в солдатских кострах. Так что находящийся передо мной крест не был Истинным Крестом Христовым, но был крестом, найденным святой Еленой в 326 году под храмом Венеры на одном из иерусалимских холмов; это действительно был тот крест, кусочкам которого поклонялись и посвящали любовь миллионы людей на протяжении многих веков; это был тот самый крест, который положил начало братству ставрофилахов; и уж конечно, это был крест, соединивший меня с Фарагом, с язычником Фарагом, с замечательным Фарагом.