Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович

В резолюции пленума сформулировали так: «Но исходя из того, что тт. Бухарин и Рыков в отличие от троцкистов и зиновьевцев не подвергались еще серьезным партийным взысканиям (не исключались из партии), Пленум ЦК ВКП(б) постановляет ограничиться тем, чтобы: 1) Исключить тт. Бухарина и Рыкова из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и из рядов ВКП(б). 2) Передать дело Бухарина и Рыкова в НКВД»[198]. Эта резолюция оставляла Рыкову надежду, что он еще некоторое время проведет на свободе.

На следующий день пленум продолжился. С докладом «Об уроках вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов» по Народному комиссариату тяжелой промышленности СССР выступил председатель Совнаркома Молотов. Докладывать на эту тему должен был Орджоникидзе, но он за пять дней до пленума покончил жизнь самоубийством, а может быть, умер от инфаркта или был убит… В семействе Рыкова его смерть восприняли тяжело: Серго считали «последней надеждой», последним человеком, который, несмотря на разногласия, мог спасти жизни бывших товарищей и, может быть, привлечь их к работе. Молотов обвинил партийных и хозяйственных руководителей в политической близорукости, обывательской беспечности и утверждал, что вредители имеются во всех отраслях народного хозяйства, во всех государственных организациях. Словом, опираясь на авторитет правительства, присоединился к буревестникам широкого террора против врагов.

Но Рыков и Бухарин там отсутствовали. Вечером 27-го Алексей Иванович вернулся домой. Дочь расспрашивала его о пленуме, но Алексей Иванович молчал. Ближе к ночи позвонил Александр Поскребышев, заведующий секретариатом Сталина. За Рыковым прислали машину. Дочь провожала его до Каменного моста, узнала водителя из Наркомата связи. Больше родные его не видели, а в квартире вскоре начался обыск.

А пленум продолжался. 5 марта Сталин произнес с его трибуны заключительное слово, в котором, кроме прочего, сказал: «Теперь, я думаю, ясно для всех, что нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они ни маскировались — троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, что они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придется громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей Родины. Это ясно и не требует дальнейших разъяснений»[199]. Это сказано до суда, когда Рыков и Бухарин только несколько дней находились в заключении. Но сомнений уже быть не могло.

После пленума разоблачительная кампания в прессе активизировалась. Предателей осуждали на все корки. «Мир не знает другого такого суда, чьи приговоры являлись бы подлинным воплощением воли народа. Приговор, отражающий мощь нашего государства, присуждающий к высшей мере наказания — расстрелу тягчайших преступников, каких не знала до сих пор история человечества, непосредственных убийц, террористов, шпионов и вредителей, будет воспринят каждым честным человеком не только в СССР, но и во всем мире как истинное народное правосудие… Продавшись фашистам, сговорившись с дипломатами и генеральными штабами некоторых агрессивных империалистических государств, презренная кучка человеческих выродков, прислужников фашистских людоедов, руководимая агентом гестапо бандитом Троцким, продавала нашу социалистическую родину и ее богатства злейшим врагам человеческого прогресса.

Гнусные предатели организовали покушение на лучших людей современной эпохи, руководителей первого в мире социалистического государства, организовали чудовищные вредительские акты на социалистических заводах, шахтах и железнодорожном транспорте, убивали наших героев-стахановцев, наших славных доблестных красноармейцев, обворовывали советское государство, чтобы содержать свору троцкистов и финансировать их преступную работу»[200] — это из письма научных работников. В списке подписантов первым шел президент Академии наук СССР Владимир Комаров, выдающийся ботаник. И это лишь один из многих, многих примеров.

Последним пристанищем Рыкова стала Лубянская тюрьма. Год и три дня он провел там. И снова шла череда допросов, очных ставок. Курировала следствие партия — и время от времени проверяла показания на встречах с чекистами и обвиняемыми. Рыков мог бы пожаловаться на дурное обращение, на клевету — но он уже не жаловался. «Лично сам я слышал жалобу на избиение от Рыкова. Рыкову должны были проводить очную ставку с Николаевским. Рыкова привели первым, выглядел он жалко, подавленно. Не помню точно, я или Лулов спросили у него: „В чем дело, почему вы так выглядите“. На это Рыков ответил, это я очень хорошо запомнил: „Я пал духом“, а на последующий вопрос, — Почему? — ответил: „Били“»[201], — рассказывал Яков Аронсон, тогдашний капитан госбезопасности, в 1956 году, когда органы проверяли дело 19-летней давности… Правда, это лишь косвенное свидетельство: Аронсон говорил о Лефортовской тюрьме, а Рыкова содержали на Лубянке. Но определенное впечатление о стиле дознания по этим мемуарам получить можно. Главным приемом Ежова (который постоянно лично беседовал с подследственными) был шантаж, психологически очень точно рассчитанный. Нарком обещал Рыкову и другим сохранить жизнь в случае, если они согласятся со всеми обвинениями. Будут тихо работать где-нибудь вдали от публичной жизни. Вполне могла идти речь о жизни родных — прежде всего жены и дочери. У Рыкова, как и у других обвиняемых, после нескольких процессов и расстрелов было мало оснований верить наркому, но крупица надежды теплилась, как это всегда бывает с людьми, у которых остался последний шанс. К тому же психика Рыкова уже не выдерживала прессинга. А речь, между прочим, шла о сотрудничестве с гитлеровской Германией на случай войны с Советским Союзом. По всей видимости, избиения и пытки следствию не потребовались. Во-первых, об этом узнали бы в Политбюро — и восприняли бы такой стиль работы как явный прокол, как попытку фальсифицировать следствие, обмануть партию. Показания все более широкого круга партийных и военных деятелей, обвинявших Рыкова во всех грехах, которые преподносились следствием с учетом методов психологического давления, сломили его и без пыток.

Вряд ли Рыкова можно назвать жертвой борьбы за власть, скорее он попал под колеса передела власти в жестоких послереволюционных и предвоенных условиях. Однозначных, арифметических ответов история не дает и не может дать: это противоречит самой сути исследования прошлого. Есть факты, есть различные трактовки, есть судьба человека, ведомства, партии, страны в ХХ веке, которую невозможно изменить, переиграть, как невозможно защититься от истории. Опыт первых лет советской власти сегодня остро актуален в разных странах. Большевики осенью 1917 года возглавили нахрапом расколотую империю, не имея управленческого опыта, — и не потеряли страну, создали достаточно эффективную систему, хотя и долго не могли остановить кровопролития. Это как минимум достойно внимательного изучения без гнева и пристрастия. А главное — очень не хотелось бы, чтобы события прошлого становились горючим для нового политического противостояния, для провокаций и манипуляций. «История принадлежит народам», — провозгласил когда-то Никита Муравьев, и хотя бы поэтому распоряжаться историческим наследием следует рачительно, не отбрасывая целые эпохи, как сорную траву.

Во время тюремных допросов речь все чаще заходила о шпионаже, о террористических актах, о планах расчленения страны в интересах нацистской Германии и Британии. Обо всем, на что готов был Рыков для захвата власти в стране и реставрации капитализма. Он все с большей легкостью соглашался с обвинениями.

5. Последний процесс

С утра 2 марта 1938 года в зале Дома союзов председательствующий на суде армвоенюрист Василий Ульрих хладнокровно перечислил подсудимых пофамильно. Рыков в этом списке шел вторым. Кроме него, важнейшими фигурантами процесса были Бухарин и Ягода, а также бывшие троцкисты Николай Крестинский и Христиан Раковский. Всего на скамье подсудимых теснился 21 человек, включая троих врачей. Их обвиняли «в измене родине, шпионаже, диверсии, терроре, вредительстве, подрыве военной мощи СССР, провокации военного нападения иностранных государств на СССР». А еще — в саботаже и вредительстве в народном хозяйстве, организации кулацких восстаний, подготовке вооруженного выступления в тылу Красной армии в случае войны. Шли в ход и исторические сюжеты — например, Бухарина обвиняли в подготовке мятежа в 1918 году, когда он противился заключению Брестского мира. Наконец, речь шла и о подготовке убийств Максима Горького, Валериана Куйбышева и некоторых других людей, известных всему Союзу, включая покушение на жизнь Ежова. В этом смысле важнейшим обвиняемым был, конечно, Ягода, который еще недавно возглавлял «тайную полицию» и считался профессионалом своего дела. Именно его показания оказались ключевыми, наиболее убедительными.