Сказки - Джанни Родари

Грилло между тем догадался, что его везут на строительство египетских пирамид. Чтобы помочь немного. И он не ошибся. Вскоре в пустыне показалась недостроенная пирамида, а вокруг — тысячи рабов, которые с трудом волочили огромные камни. Тут же оказался и фараон. Он кричал своим секретарям все то же: «Квик! Квек!» Но было совершенно ясно, что фараон сердится, потому что работы идут ужасно медленно. Его секретари со страху попрятались кто куда — боялись потерять голову, а заодно и уши.

«Я, конечно, могу помочь, — подумал Грилло, — мне это нетрудно. Но только до обеда. А потом — премного благодарен, и а риведерчи![4]».

Он поднимал эти чудовищные камни, даже не затянув потуже пояс. Каждой рукой — по дюжине. Народ обступил его, и все кричали: «Ойлé! Квек! Квек!» А фараон от изумления упал в обморок, и к его носу пришлось поднести дохлого кота, чтобы тот очнулся (таков фараонский обычай).

Не прошло и двух-трех часов, как пирамида была закончена. Конечно, сразу же — обед для начальства, тосты, речи, поздравления… Фараон захотел поближе посмотреть на чужеземного раба, так удивившего его. С помощью пальцев и некоторых иностранных слов он попытался объясниться с ним и спросил, откуда он родом.

— Вавилония?

— Нет, ваше величество, Чивитавеккья.

— Содом и Гоморра?

— Я же сказал вам, многоуважаемый, — Чивитавеккья.

Фараону надоело расспрашивать, и он сказал что-то вроде этого: ну и катись туда, откуда явился. Грилло из осторожности помалкивал: когда расспрашивают, всегда лучше говорить поменьше. Он поел, когда дали есть, попил, когда дали пить, а потом ему знаками объяснили, что он может отдохнуть под пальмой.

«Тем лучше, — подумал Грилло, — теперь постараюсь спать медленно-медленно, как можно дольше, чтобы вернуться в наши дни».

Поначалу он не торопясь отсчитывал во сне века, тысячелетия, но привычка спешить все же взяла свое, и он начал беспокоиться, не пора ли просыпаться, не проспал ли.

Он проснулся как раз в тот момент, когда его помощь была совершенно необходима, чтобы закончить Суэцкий канал. Тут, к счастью, Грилло встретил земляка из Чивитавеккья. Звали его Анджелони Мартино. Он оказался школьным товарищем его прапрадедушки. На радостях Грилло даже заплатил за него, когда они немного выпили.

Засыпая снова, Грилло решил быть умнее и совсем не торопиться. Но перестарался. Он проснулся в гостинице, в Александрии, когда чемпионат мира уже закончился и победили все, кроме участников из Чивитавеккья. Начальник почты улетел в Италию первым же самолетом. А Анджела сидела рядом и помешивала ложечкой кофе.

— Выпей, — сказала она, — уже остыл. Его принесли еще три дня назад. Видимо, тебя обманули, чтобы ты никого не победил. Подсыпали сильное снотворное. Начальник грезит, что подаст в суд. Ну, ничего, в будущем году состоятся Олимпийские игры, и ты непременно победишь и станешь чемпионом!

— Нет, — ответил Грилло, — больше я не хочу побеждать. С таким грузом на шее, как у меня, нет смысла носиться по свету и поднимать тяжести.

— Постой, а на мне не женишься?

— На тебе я женюсь тотчас же, даже на прошлой неделе.

— О нет, меня вполне устраивает завтра.

Прежде чем вернуться в Чивитавеккья, чтобы пожениться, они побывали у пирамид. Грилло сразу же узнал свою работу — труды своих почтово-телеграфных рук. Но он ничего не сказал. Великие чемпионы обычно очень скромны. А самые великие — скромнее всех. Такие скромные, что их имена навсегда остаются неизвестными. Каждый день они поднимают невероятные тяжести, но никому не приходит в голову взять у них интервью.

Роза и хлыст

Синьор Мамбретти, владелец фабрики запчастей для штопоров, о котором мы уже не раз говорили, купил себе сад со множеством фруктовых деревьев. Садовником он взял к себе Фортунино.

— Что за дурацкое имя дал тебе отец? — спросил синьор Мамбретти, едва услышал, как его зовут.

— В честь маэстро Верди, синьор.

— Но Верди, кажется, звали Джузеппе?

— Джузеппе — это точно. А второе его имя было Фортунино. И третье — Франческо.

— Ну, ладно, ладно, — сказал синьор Мамбретти. — Лучше поговорим о грушах. Завтра у меня обедают синьор Мамбрини и синьор Мамбрилло, и я хочу угостить их плодами из моего сада. Так что подай к столу вазу с самыми красивыми грушами.

Фортунино побледнел:

— Синьор, но сейчас еще нет никаких груш!

Мамбретти посмотрел на него с удивлением.

— Но как же так? — сказал он. — Грушевое дерево, по-моему, крепкое, здоровое…

— Это верно. Я хорошо ухаживал за ним — подкормка, инсектициды, окучивание и так далее. По всем правилам.

— Молодчина! Тогда что же это дерево делает в моем саду? Надо отколотить его как следует палкой. Пробовал? А двойку ему поставил в регистрационном журнале?

— В каком журнале, синьор?

— Значит, у тебя даже нет журнала? А еще говоришь — по всем правилам! Дорогой Фортунино, с растениями надо быть строгим. Дисциплина и порядок — прежде всего! Вот смотри!

Синьор Мамбретти взял палку, спрятал ее за спиной и направился к грушевому дереву, которое, если б могло, наверное, запело бы: «Слышу шаги Командора…»

— Ну и что же это получается? — обратился синьор Мамбретти к дереву. — Капризничаем, значит? Вбили себе в голову всякую блажь?

— Но, синьор… — перебил его Фортунино.

— Молчать! Кто здесь хозяин?

— Синьор Мамбретти.

— Так-то! Молодчина! Ну и как хозяин я воспользуюсь палкой.

И он принялся колотить палкой по стволу дерева, которое тут же обронило от страха все свои цветы.

— Для первого раза, пожалуй, хватит, — сказал синьор Мамбретти, отбросил палку и вытер пот со лба. — Все хорошо в меру. Нужно быть справедливым. Вот увидишь, какие замечательные груши появятся завтра на этом дереве!

Бедный Фортунино хотел было возразить, что теперь это дерево уже не даст больше плодов ни завтра, ни через полгода, потому что оно осталось без цветов. Но так как говорить он был не мастер, то еще раньше, чем открыл рот, синьор Мамбретти скрылся в доме.

— Господи, — прошептал Фортунино, — что же будет завтра? Я почти уверен, что хозяин рассердится, и груше достанется новая порция палочных ударов.

Он думал об этом целый день и наконец придумал, как спасти несчастное дерево. Он пошел домой, открыл свою копилку и поспешил в город — в магазин, где продаются самые ранние фрукты и овощи и где груши бывают в любое время года. Он купил два килограмма, подождал, пока стемнеет, вернулся в сад и подвесил эти прекраснейшие груши на ветки дерева одну за другой, но не как попало, а покрасивее. Один плод, сияющий своей красотой, тут, два других, совершенно одинаковых, там, а на ветке повыше сразу три груши — две крупные и одну маленькую — ну прямо счастливое семейство на прогулке!

Настало утро, и синьор Мамбретти пришел посмотреть, что происходит в саду. Он увидел на дереве груши и потер руки от удовольствия:

— Ты видел? Видел? Дорогой Фортунино, это самые прекрасные плоды, какие давало когда-либо грушевое дерево на юг от Вероны и на север от Пистойи! И это все потому, что тут поработала палка. Собери их и отнеси моей жене. И запомни — с деревьями незачем деликатничать. От них нужно требовать слепого, полного, абсолютного повиновения! И если они не вытягиваются в струнку, наказывать. Ты меня понял?

Славный Фортунино покраснел и опустил голову. Он не мог сказать правду, а врать ему совесть не позволяла. И он решил промолчать. Впрочем, сегодня хозяин был доволен, а завтра видно будет.

На следующее утро синьор Мамбретти снова пришел в сад и сказал, что ему нужны розы.

— И обязательно белые! — объяснил он Фортунино. — Потому что для моей сестры, а ее зовут Бьянка. Это же значит белая. Понял, как тонко задумано?

— Понял, синьор, — ответил садовник. — Только, видите ли, белые розы еще не распустились.

— Не распустились? А почему это они себе позволяют такое? Разве они не знают, что хозяин здесь я?

— Видите ли, синьор…

— Я ничего не вижу! И ничего не слышу. И ничего не хочу знать. Принеси-ка мне хлыст!

— Не хотите же вы… отхлестать это несчастное растение?

— Растение растению рознь. Это уже достаточно взрослое, чтобы понимать свои обязанности. Упрямство надо ломать в молодости! Когда любят, наказывают! Дай-ка сюда…

— О я несчастный…

— А при чем здесь ты? Я же не тебя собираюсь бить, вот еще! Я хочу только показать тебе, как можно заставить розу расцвести, когда это нужно хозяину, а не сообразно ее капризам и причудам.

Пока синьор Мамбретти хлестал розу, Фортунино стоял, прикрыв глаза. Он слышал как-то поговорку: глаз не видит, сердце не болит. Но сердце у него все равно болело.

— Ну вот, все в порядке! Вот увидишь, как прекрасно расцветет завтра утром эта милая синьорина. Тут нужна воля! Понятно, Фортукино? Твердая рука! Железная хватка!