История второй русской революции - Павел Милюков

Линия, намечавшаяся ими, была удобна уже тем, что по-прежнему это была линия наименьшего сопротивления. «Я им революции не отдам» — это так гармонировало со всеми остальными речами Керенского, с установившимся взглядом Совета рабочих и солдатских депутатов на Корнилова как на «контрреволюционера», с собственными подозрениями Керенского, направленными в эту сторону, вплоть до к.-д., словом, со всей той идеологией, которую официально продолжал исповедовать Керенский и которая была единственным оправданием его личного пребывания у власти в глазах левых.

Понимал ли Керенский в эту минуту, что, объявляя себя противником Корнилова, он выдает себя и Россию с руками Ленину? Понимал ли он, что данный момент — последний, когда схватка с большевиками могла быть выиграна для правительства? Чтобы понять это, нужно было слишком от многого отказаться. Трагизм Керенского, особенно ярко очертившийся в эту минуту решения, состоял в том, что хотя он уже многое понял, но отказаться ни от чего не мог. И он «им», этим «контрреволюционерам», «революции не отдал». Вопреки обещанию, данному в Москве: погубить душу, а родину спасти, Керенский душу свою спас, а погубил родину, «отдав революцию» тем другим, о которых сам знал, что они ведут Россию к гибели. Если можно сосредоточить в одной хронологической точке то «преступление» Керенского перед Россией, о котором так много говорили, то это «преступление» было совершено в эту минуту, вечером 26 августа.

В комментариях к своим показаниям Керенский обнаружил несомненное понимание того объективного факта, что 26 августа предрешило 26 октября. Но он пытался повернуть политическое острие этого объяснения в сторону своих политических противников. Виноват Корнилов и его сторонники — тем, что помешали Керенскому удержать идею «национального равновесия». «Я совершенно серьезно утверждаю, что на одной из площадей бывшей России большевиками должен быть поставлен обелиск Корнилову с надписью: “Сим победили”. Я уже говорил, какой благодарный материал дали отдельные видные либералы своим поведением в корниловские дни большевистским и полубольшевистским демагогам. На единственную идею, которая спасала от политической смерти, на идею единой общенациональной власти, в рядах демократии начался последний натиск». В действительности натиск большевиков удался потому, что «идея общенациональной власти» осталась голой формой, лишенной всякого содержания.

Как бы то ни было, вечером 26 августа А. Ф. Керенский не стоял на высоте своей собственной «общенациональной позиции». Он стал на одну из сторон и усердно работал над разрушением общенациональной позиции, руководствуясь не столько логикой, сколько психологией, не столько государственными мотивами, сколько неудержимым личным порывом.

На вполне разумное предложение Савинкова, которое в последнюю минуту еще могло спасти положение, Керенский ответил категорическим отказом. «Савинков предлагал сейчас же (то есть вечером 26 августа) переговорить с Корниловым по прямому проводу: это я помню», — показывает Керенский. И затем он прибавляет свой позднейший комментарий: «Я помню очень хорошо, что в этой просьбе я Савинкову отказал. Отказал потому, что, по мнению Савинкова, правительство обязано было “исчерпать” все средства для мирной, без огласки, ликвидации конфликта. Я же находил, что налицо был не конфликт, то есть не столкновение двух равноправных сторон, а преступление, которое нужно было ликвидировать мирно, но не переговорами с преступным генералом, а волей Временного правительства, которой нарушивший свой долг главнокомандующий должен немедленно подчиниться. С той минуты, как, разговаривая по прямому проводу с Корниловым, я убедился в его замысле, никто и ничто не могло уже сбить меня с этой точки зрения».

Разница тут была в том, что Савинков советовал Керенскому не спешить становиться на точку зрения «преступного генерала». Ведь, как показал сам Керенский (с. 131), «Львов неоднократно повторял, что самое важное для них — это именно то, чтобы произошла легальная передача власти, чтобы не было захвата, а чтобы было формальное постановление Временного правительства. На этом “они”, видимо, очень настаивали. По крайней мере Львов раза три возвращался к этому и настойчиво повторял, что “чрезвычайно важно для них, чтобы было постановление правительства о передаче власти, чтобы все в легальных формах произошло”, мы видели, что эта идея была усвоена в Ставке даже Завойко».

Отставка министров. Решив вопрос для себя, Керенский созвал совещание высших чинов военного ведомства для выяснения технической возможности сопротивления Корнилову. Лишь после всего этого он обратился к министрам. Главной целью этого обращения было не получить поддержку от товарищей, а вернуть себе полную и неограниченную свободу действий. По сообщению Н. В. Некрасова журналистам («Русское слово», 31 августа), в этом «историческом заседании» при обсуждении мер борьбы с Корниловым выяснилось, что исключительные условия момента настоятельно требовали передачи всей полноты власти в руки одного лица... А. Ф. Керенский тогда же заявил, что в течение ближайшего времени, может быть, потребуется новое преобразование кабинета и что эта мера вызывается интересами дела и необходимостью усиления компетентности власти[72].

Гораздо прямее и откровеннее звучат заявления Керенского в рассказе Ф. Ф. Кокошкина («Русские ведомости», 1 сентября). А. Ф. Керенский заявил, что ему должны быть предоставлены ввиду создавшегося положения исключительные полномочия для борьбы с мятежом, равно как и право образовать кабинет по своему усмотрению. «Я (Кокошкин) первым взял слово и заявил, что для меня не представляется возможным оставаться в составе Временного правительства при диктаторском характере власти его председателя. Если такой характер этой власти будет признан в данный момент необходимым, дальнейшее пребывание в составе правительства окажется для меня, безусловно, невозможным, тем более что на опыте последнего месяца я убедился, что, сходясь с министром-председателем в основной цели — спасения родины и свободы, я часто расхожусь с ним в вопросе о средствах для достижения этой цели. После меня заявили о своих отставках и другие министры, последним — В. М. Чернов. Министры из партии к.-д. заявили, что они в данный момент выходят в отставку, не предрешая вопроса о своем будущем участии во Временном правительстве. Министры-социалисты, заявляя о своей отставке, сказали, что предоставляют себя в полное распоряжение министра-председателя».

Таким образом, в руках А. Ф. Керенского оказалось 14 прошений об отставке, «тут же подписанных», «частью мотивированных, частью лаконических». «Принимая наши прошения, — рассказывает далее Н. В. Некрасов, — Керенский заявил, что отставок он сейчас принять не может и что временно вопрос должен остаться на весу. Поэтому все министры должны пока остаться при исполнении своих служебных обязанностей. Это было принято членами кабинета без возражения, за исключением Ф. Ф. Кокошкина, который туг же категорически заявил, что отставку свою он считает окончательной».

«С этого момента, — отмечает Ф. Ф. Кокошкин в своем сообщении, — министры к.-д. не принимали участия в заседаниях Временного правительства. Впрочем, формально заседания более не происходили, а были лишь частные совещания. Все меры принимались единолично министром-пред-седателем». С этим изложением в сущности согласен и Н. В. Некрасов. «Передав, — говорит он, — всю полноту власти Керенскому, Временное правительство, естественно, перестало существовать как таковое. У нас за эти дни происходил целый ряд совещаний, но все они носили частный характер. Формально заседаний правительства не было, и этим, может быть, объясняется то обстоятельство, что министры к.-д. не получали официального приглашения на совещания». Отсутствие министров, принадлежащих к партии, заподозренной «демократией» «в соучастии с мятежом» Корнилова, конечно, не было неприятно министру-предсе-дателю, только что получившему полноту власти для борьбы с «безумной авантюрой» и ведшему теперь энергичные переговоры с левыми партиями о реконструкции кабинета.

Однако после подачи отставок и после приведенного заявления Керенского вечернее заседание 26 августа продолжалось до четырех часов ночи. Оно возобновилось в полдень и в 7 часов следующего дня. Керенский совершенно беспрепятственно провел свое решение — немедленно начать свою борьбу с Корниловым и для этого в виде «первого шага» дал предписание Корнилову сдать должность верховного главнокомандующего. Условившись затем собраться в полдень 27-го, министры разъехались на рассвете по домам, вовсе не уверенные, что в оставшиеся часы ночи они не будут подвергнуты аресту, от которого В. Н. Львов предлагал спасти Керенского путем отъезда в Ставку[73].