Падение царского режима. Том 1 - Павел Щёголев

Завадский. – В начале вашего рассказа вы упомянули, что вам тем более было неприятно быть министром, что вы знали условия отставки Самарина и князя Щербатова. Так как ваши дружеские отношения с ними, разумеется, делают вас человеком особо осведомленным, то Комиссии было бы интересно узнать, какие были условия отставки того и другого?

Наумов. – Самарин боролся главным образом с Варнавой и со всей распутинщиной.

Завадский. – Вы нам все-таки что-нибудь расскажете?

Наумов. – Я не беру на себя смелость говорить подробно, лучше, если бы они сами это сообщили, но в общих чертах Самарин был, видимо, мучеником при всех докладах, когда он выступал по поводу защиты церкви от тех, которые, по его мнению, совершенно непригодны в смысле несения пастырских обязанностей. Это была главным образом ставка на Варнаву. Самарин не предполагал уходить; в тот день, когда он был у государя с обычным докладом и никакого разговора по поводу его ухода не возбуждалось, в этот же день государь передал письмо Горемыкину, чтобы он передал его Самарину об его увольнении. – Отставка князя Щербатова состоялась в связи с тем, что он был одним из тех министров, которые высказывались против того, чтобы государь принял командование вместо Николая Николаевича. Потом он стоял за общественный элемент. Помните, когда был всероссийский земский съезд и государь обратился с милостивым обращением. Потом депутация ожидалась. Всероссийское заседание земского союза было в 1915 г., в начале сентября. Щербатов стоял за то, чтобы государь принял депутацию и отнесся с доверием. На этой почве и возник вопрос о его отставке. Следовательно, Самарин ушел главным образом из-за борьбы с распутинскими силами, а князь Щербатов – на почве отстаивания принципов искреннего, самого доверчивого отношения государя к общественным силам и к общественным организациям. Несомненно, около государя были лица, которые всегда следили за каждым из нас и как только убеждались, что государь находится под влиянием, скажем – вашим, и что влияние это идет вразрез этой клике куртизанов, сейчас шли к государю и старались всяческим образом парализовать ваше влияние.

Председатель. – Значит, они играли государственную роль?

Наумов. – Я думаю, несомненно.

Завадский. – Кто же это был?

Наумов. – Ближайшим лицом был Воейков, потом, я не скрою, тут и императрица Александра Федоровна играла огромную роль.

Председатель. – А кроме императрицы?

Наумов. – Это было решающее влияние.

Завадский. – Ее влияние было, быть может, не ее, – кто-то ее вдохновлял?

Наумов. – Несомненно, тут целый ряд лиц был, которых, я думаю, теперь все знают. Думаю, что большую роль играл около государя Воейков, он большое влияние имел.

Председатель. – В связи с Распутиным?

Наумов. – Думаю, что да. Мне отец протоиерей Шабельский часто говорил о Распутине. Он говорил, что Воейков несомненно играл роль человека, который старался устранить то, что создавали лица, которые были против этого влияния, а, следовательно, этим самым содействовал влиянию Распутина.

Завадский. – А Андроников?

Наумов. – Его я совершенно не видал и не знаю.

Завадский. – Он ни с чем к вам не обращался, никаких икон не подносил?

Наумов. – Нет. Андрониковское дело было мне доложено по поводу его концессии в Хиве. Я просмотрел это дело и поручил князю Масальскому направить его к более подробному обследованию, чтобы я мог иметь всесторонний материал. Я слышал об Андроникове, как о человеке, который не заслуживает доверия. По поводу этого дела я никакой резолюции не давал в течение 8 месяцев, так что дело это мною еще не было направлено.

Завадский. – Это дело, насколько мне известно, довольно любопытно в том смысле, что оно было денежным для Андроникова делом?

Наумов. – По этому поводу князь Масальский может вам дать подробные сведения. Со стороны Андроникова ко мне не было никаких писем, ничего не было.

Председатель. – Я хотел спросить вас, Александр Николаевич, чувствовалось вам за Штюрмером фигура Манасевича-Мануйлова или вы ее не чувствовали?

Наумов. – Манасевича-Мануйлова я совершенно не знаю. Я видел его раз, когда 18 ноября 1905 г. был у графа Витте, у которого меня и принял этот чиновник – Манасевич-Мануйлов. После этого я с ним никогда не встречался.

Председатель. – А при обсуждении более общих вопросов со Штюрмером, чувствовалась за Штюрмером вся эта шайка?

Наумов. – Безусловно да. Надо вам сказать, я считаю, что он тоже несомненно принимал участие во всех этих застенках. Об этом определенно все говорили и, в частности, некий г. Белецкий. Когда я был губернским предводителем дворянства, был у нас в Самаре Белецкий, он там пробыл все свое вице-губернаторство. Я к нему относился всегда с большим недоверием, уж очень он был услужлив, умел везде втереться. У него не было слова – «нет», он все готов был сделать. Он в Самаре в течение чуть не полугода завоевал общую симпатию, и такие скачки он производил удивительные, которые всех поражали, и меня в частности. Например, был губернатор Якушин,[*] ныне покойный, который уехал в отпуск и оставил губернию на руках Белецкого. Приехал, кажется, через два месяца и остался недоволен действиями Белецкого. Он решил от него всю полицию взять в свое распоряжение, а через 4 месяца Якушин[*] уже провожал Белецкого в качестве вице-директора департамента полиции. – Белецкий, когда был разрыв с Якуниным, обращался ко мне, так как у меня есть знакомства и связи с промышленными сферами, нельзя ли дать ему частное место, а через 3-4 месяца его уже провожают сановником. Этот Белецкий попал сюда в Петроград и, несомненно, был в курсе дела. Виделся я с ним редко (за два года раза 2-3), но я убедился, что он имеет огромные знакомства по департаменту полиции. Первый раз я сам вызвал его из департамента полиции, когда я был в Верховной комиссии, по поводу царицынского дела. Мне здесь неудобно говорить об этом, если бы взяли стенографические отчеты, вы ознакомились бы с этим колоссальным делом. Оно от меня отошло, когда я ушел из Верховной комиссии. И вот по поводу этого дела я и вызывал Белецкого. Я с ним частно беседовал 2 раза, но он сказал, что многое запамятовал. В первый раз, когда я с ним виделся, мы говорили по поводу выемки после смерти жены одного сановника. Он говорил, что эти выемки были, что были чиновники при этом, но когда мне понадобились для дела более официальные сведения, он сказал, что не помнит точно, и чиновника нужного найти нельзя. В это свидание я убедился, что он в курсе дела и в отношении темных сил.

Председатель. – В курсе дела там? По департаменту полиции?

Наумов. – Да, я думаю по департаменту полиции. Он человек очень ловкий и несомненно был в курсе дела. Это единственный человек, которого я знал из тех осведомленных и влиятельных лиц, если причислить Белецкого к этой категории: возможно ведь, что он пользовался всеми благами жизни по положению директора департамента полиции – как тогда называли «черного кабинета», где он царствовал. Затем я встречался с ним во всех заседаниях, когда он докладывал по делам сыскным. Такие заседания бывали в Совете Министров; например, по забастовкам среди рабочих он выступал, говорил. Я думаю, что он мог бы дать очень ценный материал.

Завадский. – Вы в самом начале своего показания упомянули о том, что приписываете ваше назначение на пост министра тому, что вас хотели почетно отставить из Верховной комиссии.

Наумов. – Я этого категорично не говорю.

Завадский. – Вы только предполагаете?

Наумов. – Мне говорил член Государственного Совета Карпов и некоторые другие лица, но сам я не знаю. Куломзин категорически поддерживал мнение о назначении меня лично государем. Хвостов себе приписывал, что государю подсказал мое имя, и говорил, что государь наверно отнесется ко мне хорошо. Куломзин может вероятно подтвердить, что ему государь говорил про меня.

Завадский. – Я понял так, что вас слова Карпова заинтересовали потому, что раньше вам было предупреждение не настаивать. Вы сказали, что Петров говорил?

Наумов. – Да, не то что категорически, но было предупреждение.

Завадский. – На кого он ссылался?

Наумов. – Об этом он умалчивал.

Завадский. – Григоровичу не нравилось это?

Наумов. – Григорович сталкивался со мной, когда я работал в Верховной комиссии, и говорил: «Вы меня допекаете письмами, какое вам дело до флота, когда вам поручены совсем иные дела». – Я говорю: «Я не могу разделить флот и армию потому, что оборудование царицынского завода не преследует лишь одну артиллерию морского типа, но несомненно там были заказы и для полевой артиллерии».