Молодой Сталин - Саймон Монтефиоре

“Город был спокоен, быть может, спокойнее, чем когда бы то ни было”, – писал Джон Рид. Когда в Смольный пришла новость о том, что весь Петроград в руках большевиков, Ленин перестал волноваться, начал отпускать шутки (в адрес Каменева), прилег на газеты на полу. “Коридоры были переполнены куда-то спешащими людьми с глубоко запавшими глазами”, но в комитетских комнатах “люди спали на полу. Около каждого лежала его винтовка”.

Большевистские руководители засыпали где сидели. Кто-то постелил себе на полу в кабинетах Смольного. “Сломленный усталостью”, Сталин еще успел поучаствовать в подготовке воззвания к народу, но “наконец заснул, сидя в кресле за столом”, вспоминает Федор Аллилуев. “Восторженный Луначарский [народный комиссар просвещения] на цыпочках подошел к спящему и поцеловал его в лоб. Тов. Сталин проснулся и долго добродушно смеялся над Луначарским”.

Ленин и Троцкий уснули рядом на куче газет. “Знаете, – со вздохом сказал Ленин Троцкому, – сразу после преследований и подполья к власти… es schwindelt[206]”2.

В шесть утра 26 октября “слабый и бледный, как неземной, свет робко крался по молчаливым улицам, заставляя тускнеть сторожевые огни. Тень грозного рассвета вставала над Россией. <…> Утро застало город в неистовом возбуждении”. “Буржуазия, от гвардейцев до проституток” – как замечал Шляпников – снова показалась на улицах. Заседание Съезда должно было начаться в час дня, и делегаты постепенно собирались, но и к семи часам вечера Ленин еще не появился. Наконец без двадцати девять он пришел и был встречен оглушительной овацией. “Невысокая коренастая фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот… – писал Рид. – Необыкновенный народный вождь, вождь исключительно благодаря своему интеллекту, чуждый какой бы то ни было рисовке, не поддающийся настроениям, твердый, непреклонный”.

– Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка! – без обиняков провозгласил Ленин. Он говорил, приподняв по привычке ногу над полом. “Видна была подошва, и я заметил, что она протерта”, – рассказывал Молотов.

В 2:30 Каменев[207] зачитал с трибуны состав нового правительства. Сосо был назван “И. В. Джугашвили-Сталин”. До сих пор он был не слишком известен широкой публике, и большевики, побывавшие в эмиграции, были от него отнюдь не в восторге. Безвестность в 1917-м навсегда осталась для этого обидчивого человека травмой, которую он пытался изжить при помощи лживого культа личности. Но на самом деле Ленин и многие другие большевистские руководители давно уже отдавали должное его умениям и безжалостности. “В те времена, – писал Федор Аллилуев (с такой откровенностью, что его воспоминания так и не были напечатаны), – тов. Сталин был по-настящему известен лишь небольшому кругу людей, соприкасавшихся с ним по работе в подполье или… умевших отличать действительную работу и действительную преданность делу от трескотни, шумихи, пустословия и саморекламы”.

Все советское правительство теперь работало круглосуточно, в одной комнате, за одним столом. “После Октября тов. Сталин переселился в Смольный”, – пишет Федор Аллилуев. “Первые… три дня [я] оттуда не выходил, – говорит Молотов. – Сидели рядом – я, Зиновьев, Троцкий, напротив – Сталин, Каменев”. Новую жизнь, по признанию Молотова, они представляли “отрывочно”. Когда Каменев и Троцкий решили отменить смертную казнь в армии, это (вспоминал позднее Сталин) услышал Ленин. “Вздор! – воскликнул он. – Как же можно совершить революцию без расстрелов?” Ленин не шутил.

Переворот дался на удивление легко, но смертельная борьба за власть началась сразу же. Ленин не хотел пускать в свое правительство меньшевиков и эсеров, но Каменев настоял на том, чтобы провести с ними переговоры. Когда переговоры провалились, он подал в отставку. Тем временем Керенский бросил казачьи войска на Пулковские высоты близ Петрограда, а железнодорожники, подстрекаемые меньшевиками, объявили забастовку, требуя коалиции. Сталин вместе со Свердловым, Серго и Дзержинским организовывал защиту Петрограда.

В первые месяцы у власти Ленин, Троцкий и Сталин были нераздельной троицей. Ленина осаждали и изнутри партии, и снаружи, пытались склонить к компромиссу; в его партии были и халтурщики, и пустословы. Своих подручных он делил на “людей дела” и “чаепитчиков”. “Чаепитчиков” было слишком много. Если бы Советская Республика пришла к миру и стабильности, то “чайная” линия, которую представляли, например, Каменев и Бухарин, могла бы увести страну в совсем другом направлении. Но этому было не суждено сбыться. Ленин почти все время проводил с самыми решительными своими помощниками. В эти первые часы Ленин продиктовал декрет (точная дата отсутствует), в котором закрепил особое положение Сталина и Троцкого:

Инструкция караулу у личного кабинета председателя Совета народных комиссаров

В кабинет председателя без приглашения пропускать только:

председателя Совета народных комиссаров – Ленина…

Далее перед напечатанными именами личных секретарей Ленина написано от руки – вероятно, самим Лениным:

…народного комиссара по иностранным делам – Троцкого, народного комиссара по национальностям – Сталина.

“Ленин не мог обходиться без Сталина ни одного дня”, – писал Станислав Пестковский, польский большевик, ставший тогда главным помощником Сталина в наркомате по делам национальностей. Иногда Ленин просил Сталина поставить вторую подпись на декрете. “Наш кабинет в Смольном находился “под боком” у Ленина. В течение дня он вызывал Сталина по телефону бесконечное число раз или же являлся в наш кабинет и уводил его с собой”. Однажды Пестковский застал обоих за изучением карты.

Два бандита с Кавказа, Камо и Цинцадзе, приехали в Петроград. “Сталин был в кабинете один, – вспоминает Цинцадзе. – Мы очень друг другу обрадовались”. Вдруг в кабинет зашел Ленин.

– Это Котэ Цинцадзе, – представил его Сталин (Камо Ленин уже знал). – Старый кавказский грабитель и террорист.

Но с Пестковским Сталин разговаривал только отрывистым бормотанием. Держался угрюмо и молчаливо, не сплетничал, в отличие от других разговорчивых большевиков-руководителей[208].

29 ноября 1917 года в ЦК образовалось главное бюро лидеров – четверка, в которую входили Ленин, Сталин, Троцкий и Свердлов. Эти самые могущественные в России люди имели “право решать все экстренные дела”. Но у Свердлова, ставшего номинальным главой государства (председателем Всероссийского Центрального исполнительного комитета), время уходило на управление партийным секретариатом. В итоге, как пишет Троцкий, “четверка… свелась к тройке”.