Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие - Николай Сагарда

Казалось бы, при таком свидетельстве вопрос должен считаться поконченным, и беседа должна быть признана бесспорным произведением св. Иоанна Златоуста. Однако, и при наличности определенного свидетельства св. Кирилла Александрийского, вопрос о принадлежности этой беседы св. Иоанну Златоусту не считается решенным окончательно. Дело в том, что начало рассматриваемой беседы на Рождество Христово почти буквально воспроизводится в беседе на Рождество Христово, ложно приписываемой св. Афанаоию Александрийскому [792]; и вообще первая часть этой беседы представляет извлечения из беседы, приписываемой Иоанну Златоусту. Вся последняя беседа, как показывает дальнейшее содержание ее, особенно противопоставление θεοτόκος и θεοδόχος, бесспорно принадлежит ко времени жаркой борьбы с несторианством. Хотя текст выдержек св. Кирилла Александрийского не совпадает буквально с соответствующими местами беседы, приписываемой св. Афанасию Александрийскому, однако этим открывается место для возможности, что, кроме беседы, усвоенной Иоанну Златоусту, существовали и другие беседы с таким же началом, и что св. Кирилл Александрийский мог взять приведенные места именно из другой беседы. Подтверждением этого может служить следующее соображение: св. Кирилл Александрийский говорит, что Иоанн Константинопольский говорит о Святой Деве; а между тем в рассматриваемой беседе речь идет о Вифлееме: „ныне Вифлеем уподобился небу, вместо звезд приняв поющих ангелов, а вместо солнца неизъяснимо вместив Солнце правды“и т. д. На этом основании M. L. de Tillemont [793] полагал, что беседа, из которой св. Кирилл Александрийский привел отрывки, действительно принадлежала св. Иоанну Златоусту, но сомневался, чтобы рассматриваемая беседа принадлежала ему, так как и по стилю она представляет особенности, не свойственные св. Иоанну Златоусту (пять раз: „что реку и что возглаголю“), и приведенные св. Кириллом слова в ней приложены к Вифлеему, а не к Деве. Bern. Montfaucon [794] по тем же соображениям, признает эту беседу составленною из лоскутов и приписанною то св. Афанасию, то Златоусту; причем автор этой композиции, чтобы легче было совершить подделку, вставил в нее те два места, какие приведены у св. Кирилла Александрийского. I. Stilting, автор исследования о св. Иоанне Златоусте в Acta Sanctorum [795] выступил на защиту подлинности беседы. Он прежде всего указывает, что никто не доказывал, чтобы по стилю она сильно отличалась от бесед св. Иоанна Златоуста. Однако он признает серьезным возражением, что св. Кирилл относит к Святой Деве то, что в беседе сказано о Вифлееме, и, отвергая подделку, так как автор ее, вставивший отрывки из ироизведения св. Кирилла, отнес бы их непременно к Пресвятой Деве, признает более вероятным, что беседа принадлежит св. Иоанну Златоусту, но что пред тем местом, которое привел св. Кирилл, несколько слов выпало, вследствие чего и оказалось, что к Вифлеему отнесено сказанное св. Иоанном Златоустом о Св. Деве.

Само собою очевидно, что последнее предположение не может быть признано серьезным доказательством, так как при этом не указывается следов порчи в самом тексте и не дается возможного первоначального его вида. A возражение, основанное на усвоении Вифлеему того, что у св. Кирилла отнесено к Пресвятой Деве, получает тем больше значение, что в беседе, приписываемой св. Афанасию, совершенно нет упоминания о Вифлееме, но зато названа Пресвятая Дева, — здесь сказано: „таинство странное вижу — вместо солнца Солнце правды неизъяснимо вместившееся в Деве. И не не исследуй, как“и т. д., т. е. пропущены слова: „днесь Вифлеем уподобился небу, вместо звезд приняв поющих ангелов“; а чрез двенадцать строк здесь находится и второе место, приведенное св. Кириллом, тогда как в беседе, приписываемой св. Иоанну Златоусту, оно помещено только чрез две колонны (у Миня). Правда, здесь нет буквального совпадения между текстом в беседе, приписанной св. Афанасию, и отрывками у св. Кирилла; но вполне допустимо, что текст беседы представлен неисправной рукописью, а по существу очевидно, что оба текста являются воспроизведением одного и того же отрывка. Не лишено значения и то обстоятельство, что один отрывок из беседы на Рождество Христово св. Иоанна Златоуста, не повторяемый в беседе св. Афанасия, находится почти буквально в другой подложной беседе Иоанна Златоуста: „Против еретиков и о Святой Богородице“ [796]. Наконец, не исключена возможность и ошибки со стороны св. Кирилла Александрийского, так как в том же произведении он приводит место на слова св. Афанасия Александрийского о воплощении (’Αθανασίου έπισκόποϋ Άλεξανδρίας έκ του περί σαρκώσεως), которое в действительности является произведением Аполинария — „К Иовиану“ [797].

Все эти данные показывают, что свидетельство св. Кирилла Александрийского при таких условиях не решает вопроса о принадлежности рассматриваемой нами беседы св. Иоанну Златоусту; почему открывается возможность и для постановки вопроса, не может ли быть признан ее автором св. Григорий Чудотворец, как это удостоверяет рукопись армянского перевода.

Беседа произнесена в праздник Рождества Христова: на это указывает и все содержание беседы, прославляющей дивные плоды Рождества Христова, и отдельные выражения, в которых говорится о Рождестве Христовом от Девы в противопоставлении его предвечному рождению от Отца. Нельзя найти в ней никаких признаков, на основании которых можно было бы заключать, что ею предполагается празднование Рождества Христова вместе с Богоявлением. Если это так, то серьезное возражение против принадлежности этой беседы св. Григорию Чудотворцу заключается в том факте, что праздник Рождества Христова, как отдельный от праздника Богоявления возник и распространился на Востоке только во второй половине или даже в последней четверти IV века. По установившемуся в науке, особенно после солидного исследования Герм. Узенера [798], взгляду, праздник Рождества Христова 25 декабря отдельно от праздника Богоявления 6 января, первоначально возникший на Западе, на Востоке принят был сначала в Новом Риме, т. е. в Константинополе, где введен был св. Григорием Богословом в 379, а оттуда уже распространился в Асии, Каппадокии, Ликаонии, Понте. О появлении его около этого времени в Антиохии свидетельствует известная подлинная беседа св. Иоанна Златоуста, произнесенная в 386 г. В Александрии первое празднование относится к 432 году; в Иерусалиме он введен в епископство Ювеналия (425–458 гг.), хотя Косма Индикоплевст (ок. 550 г.) удостоверяет, что в его время в Иерусалиме Рождество Христово и Крещение праздновались вместе в день Богоявления. Впрочем, в последнее время Karl Holl [799] попытался внести в теорию Герм. Узенера поправку в том смысле, что на Востоке праздник Рождества Христова впервые появился не в Константинополе, а в Кесарии Каппадокийской, и что он введен был св. Василием Великим; из Каппадокии он быстро распространился по всем соседним церквам, а также и в Антиохии. Такая постановка вопроса о происхождении на Востоке праздника Рождества Христова могла бы оказаться благоприятною для рассматриваемой беседы в смысле утверждения принадлежности ее св. Григорию Чудотворцу, если бы можно было привести доказательства в пользу того, что св. Василий руководствовался местными церковными или же семейными преданиями, которые тогда уже легко было бы возвести к св. Григорию Чудотворцу. Но этого нет, равно как нет уверенности и в том, кто из двух исследователей — Herm. Usener или K. Holl правильно решает темный вопрос о времени возникновения и источнике и путях распространения праздника Рождества Христова на Востоке. Остается, таким образом, только факт исторического существования его здесь не раньше второй половины IV века, который определенно говорит против происхождения беседы от св. Григория Чудотворца.

С другой стороны, содержание и стиль беседы заключают в себе такие черты, которые препятствуют усвоить беседу св. Григорию Чудотворцу. To родство по содержанию между беседой и трактатом к Феопомпу, на какое указывают защитники подлинности беседы (см. выше. стр. 531–534), в сущности сводится к сходству в таких выражениях которые сделались общими местами у церковных писателей; а различие в общем характере рассуждений и изложения отмечено уже и Martin’ом, который, правда, ищет объяснения его в специальном назначении беседы, как произведения назидательного. Однако тема беседы такова, что при всем желании оратора приспособиться к особенным задачам проповеди и обстановке ее произнесения, в ней должно было непременно найти отражение философское направление св. Григория.

Далее, хотя в беседе нет таких технических богословских терминов, которые непререкаемо указывали бы на ее позднейшее происхождение, однако отдельные выражения представляются слишком определенными и закругленными для второй половины ІІІ века. Напр.: „Он восхотел, возмог, нисшел, спас“; „днесь рождается Сущий, и Сущий становится тем, чем Он не был“; „Он принимает мое тело, чтобы я вместил его Слово, и, приняв мою плоть, дает мне Своего Духа, чтобы, и давая и принимая, сообщить мне сокровище жизни; Он принимает мою плоть, чтобы освятить меня; дает мне Своего Духа, чтобы спасти меня“; „Бог пришел на землю, и человек на небо, — все соединилось; пришел на землю всецело существующий на небесах, и всецело существующий на небе всецело является на земле; будучи бесстрастным Словом, Он стал плотию, — сделался плотию, чтобы обитать в нас“.