Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

или лучше — не спускал с него глаз, видя его в великой опасности. Я не скажу, чтобы он был совсем равнодушен, видно было, что душа его находилась в волнении, но он никак не изменял хладнокровию и с спокойствием распоряжался малым числом войск, тут находившихся. Я видел, как Царь наш летел на тысячу смертей и потом стоял победителем посреди неприятельского карея, в котором офицеры и солдаты бросали оружие свое, между тем как воздух наполнялся свистом пуль и жужжанием ядер. Государь начал говорить с командовавшим неприятельским генералом Пакто, который в ответах своих называл Его Величество генералом. "Вы говорите с Императором", — сказал я Пакто. "Это невозможно, — отвечал он, — сколь ваш Государь ни храбр, но он верно не пойдет в атаку на пехоту с одною конницею". Император, услыша мой разговор с генералом Пакто, сказал мне, чтобы я не выводил его из заблуждения».

Видя ожесточение, с каким русские и прусские драгуны и гусары, ворвавшиеся в одно из каре, рубили несчастных «сыновей Марии-Луизы»[108], царь устремился туда с лейб-казачьим полком и въехал прямо в середину каре. На все уговоры не подвергать свою жизнь опасности, он отвечал:

— Я хочу спасти их.

Вмешательство царя спасло жизнь нескольким сотням французских юношей. Впрочем, они неохотно сдавались в плен, предпочитая смерть в бою. В последний раз солдаты Империи проявили бесстрашие, которое, однако, уже не могло спасти ни Францию, ни Париж, ни императора.

***

Вечером 14 марта союзники разбили лагерь у города Мо, который обороняла дивизия Компана. В полночь в городе раздался чудовищной силы взрыв, страшные громовые удары потрясли воздух, земля заколебалась, ночная тьма на несколько секунд озарилась ярким светом, над городом пролился огненный дождь.

В союзном лагере взрыв вызвал переполох: ружья, поставленные в козла, попадали на землю, лошади, оторвавшись от коновязей, с диким ржанием носились по лагерю, солдаты и офицеры в смятении спрашивали друг у друга, что случилось. Наконец команда: «к ружью!» привела все в порядок; не прошло и полчаса, как армия стояла в сомкнутых колоннах, готовая к бою. Вместо недавнего шума воцарилась тишина. Все стояли в напряженном ожидании, ряды не колыхались, солдаты и офицеры застыли, как изваяния. Однако еще через три четверти часа поднялся гул голосов; офицеры начали выходить из рядов и спрашивать друг друга, что бы могло значить это непонятное явление. Одни говорили, что французы взорвали мост в Мо, другие утверждали, что взорвалась мина, заложенная неприятелем у союзного лагеря.

Спустя еще некоторое время прибыли адъютанты из главной квартиры, которые объяснили, что Компан приказал взорвать пороховые склады в Мо. На другой день, когда союзники вошли в Мо, они увидели, что город превращен в груду развалин. Это был единственный случай «сопротивления» на подходе к Парижу.

17 марта колонна генерала Раевского первая завидела столицу Франции. К вечеру подошли остальные части — всего около 110 тысяч человек, из которых 63 тысячи были русскими. Главная квартира союзной армии расположилась в Бонди.

Союзники подходили к Парижу с северо-восточной стороны, наиболее укрепленной естественными и искусственными преградами. Здесь перед городом возвышались две группы холмов — Бельвильские высоты и Монмартр, покрытые кустарником, лесом, садами и деревнями. С запада и юга город был, напротив, совершенно открыт, но на военном совете союзники решили атаковать Париж с северо-востока, чтобы не тратить времени на переброску войск в другое место (разведка неверно информировала союзный штаб о том, что Наполеон уже находится неподалеку от Мо и будет под Парижем не позже чем через сутки; с другой стороны разведка значительно преуменьшила число защитников города).

Столицу обороняли отряды маршалов Мармона и Мортье, которые вместе с 13 тысячами национальных гвардейцев насчитывали 42 тысячи человек. Мария-Луиза с сыном накануне покинула город. Маленький Наполеон II ни за что не хотел уезжать; шталмейстер вынес его на руках, но он хватался за мебель, двери, перила. «Я не хочу оставлять мой дом! — с возмущением кричал он. — Папа уехал и оставил меня здесь хозяином!» Формально оборону Парижа возглавил брат Наполеона Жозеф, который назначил главнокомандующим маршала Мармона.

Ночью в союзном лагере царило оживление. Вновь было получено приказание обвязать рукава белыми повязками, и солдаты спешно искали и раздирали на полосы простыни. Александру донесли, что армия собирается не оставить в Париже камня на камне. Царь поспешил к Фридриху-Вильгельму, но с удивлением услышал, что тот «никак не берется воспретить такого удобного и долгожданного случая для прусских войск» отомстить за все несчастья их родины.

— Если можете, ваше величество, — добавил король, — возьмитесь сами удержать мои войска.

— За моих русских я ручаюсь, — ответил Александр. — Надеюсь сдержать и ваших солдат.

Штурм начался утром 18-го. Опираясь на показания разведки, союзное командование полагало, что корпуса Мармона и Мортье еще не прибыли в Париж, поэтому первоначально на город было двинуто всего 16 тысяч человек из состава русской армии. К тому же прусский офицер, посланный Александром к Блюхеру еще в пятом часу утра, заблудился и доставил депешу с приказанием атаковать Монмартр с трехчасовым опозданием.

Принц Евгений Вюртембергский, возглавлявший русские штурмовые колонны, занял Роменвильский замок, расположенный на склоне высот — ключ всей позиции. Мармон лично повел французов в контратаку. В течение часа кипел жестокий бой. Упорство французов навело принца Вюртембергского на мысль о том, что он имеет дело не с одной дивизией Компана, а с корпусами Мармона и Мортье. Показания пленных подтвердили его догадку. Евгений тотчас известил об этом Шварценберга и Барклая. На место боя прибыли подкрепления и французы, не выдержав, стали отступать. Мармон, уже с неделю небритый, в рваном мундире, с головы до ног закопченный порохом, сражался в последних рядах отступающих. Вокруг него закололи штыками с десяток солдат, а ему самому прострелили шляпу. В этот момент один французский батальон, ранее окруженный русскими, пробился сквозь окружение и ударил в тыл атакующим. Благодаря этому отряд Мармона смог отступить на высоты Бельвиля.

В 11 часов Мармон известил Жозефа: «Я не могу продолжать оборону более двух часов и предупредить несчастье насильственного взятия Парижа». Но вслед за тем к удивлению маршала союзники приостановили атаку — это Шварценберг, узнав о силах гарнизона, распорядился подождать прибытия Блюхера. Барклай поддержал это решение. В течение последующих двух часов только артиллерия противников поддерживала вялую перестрелку.

В полдень показались колонны Силезской армии, охватывавшие город с севера. Блюхер из-за болезни ехал не на лошади, а в коляске. Тем не менее он был настроен как всегда воинственно и клялся сжечь «проклятый город революции». Жозеф, потрясенный этим зрелищем, послал записку Мармону о том, что