Виа Долороза - Сергей Парфёнов

И Торн с прищуром посмотрел на Чугая, но Чугай ничего ему не ответил – он молчал, задумчиво глядя, как мимо них медленно проплывают закоченевшие, разлапистые ели. Разговор на несколько секунд затих, а потом как-то сам собой переключился на обсуждение форума и на достопримечательности спокойной и основательной Швейцарии. И только иногда Чугай нет-нет, а искоса поглядывал на Торна, – бросал на него короткие, быстрые взгляды, словно хотел спросить, но не решался… Наконец, когда они сошли с подъемника, перед тем как снова сорваться вниз в безудержном слаломе, он спросил:

– Джефри, а как бы вы отнеслись к тому, если бы российское руководство пригласило бы вас для разработки программы российских реформ?

Торн, похоже, не удивился такому вопросу – как будто ждал его.

– Думаю, это интересно… – ответил он. – Я готов это обсудить… Если, конечно, такое предложение последует..

Чугай снисходительно посмотрел на собеседника… Последует… Непременно последует! Можно не сомневаться… Власть в Кремле уже сменилась…

В это время Михайлов приехал в Кремль в последний раз.

Перед тем, как навсегда покинуть кремлевские апартаменты он собирался ещё дать интервью японской "Асахи", попрощаться с оставшимися сотрудниками и забрать документы, те, что ещё оставались у него кабинете, чтобы перевезти их в выделенное ему от больших щедрот здание "Михайлов-центра". Но поднявшись привычно на третий этаж, пройдя по широкому кремлевскому коридору к ставшей за столько лет давно уже знакомой двери, Михайлов вдруг с удивлением обнаружил рядом с ней новенькую табличку. На золотом плексигласе красовалась свежая надпись – "Президент России Владимир Николаевич Бельцин". Дверь в кабинет была заперта. Ни секретаря, ни охраны, ни обслуживающего персонала… Вызванный комендант сбивчиво объяснил, что "товарищ Бельцин" собирается занять новый кабинет уже через час.

Михайлов, стараясь не выдать бурлящих в нем чувств, проглотил обиду и перенес встречу с японским журналистом в кабинет своего помощника Анатолия Чернова – последнего из его команды, кто ещё не покинул эти стены. Верный и тактичный Чернов согласился погулять на время интервью, но для Михайлова это было унижением, посильней пощечины.

Конечно же, Михайлов догадывался (не мог не догадываться!) о причине столь бесцеремонного с ним обращения. Вчера он сделал свое последнее заявление по телевидению – последнее, как президент уже не существующего Союза. Перед нацеленными на него телекамерами он старался говорить спокойно – не как сломленный, поигравший политик, а как лидер, уходящий с высоко поднятой головой. Сказал и про то, что не мог не сказать – что "не смотря на право республик на выход из Союза судьба многонационального государства не может… и не должна быть решена волею только трех политиков, пусть даже и обличенных самой высокой властью".

И это было не просто его прощальное слово и не хлопанье дверью, как могло показаться со стороны… Это была его объективная оценка ситуации – его боль и его тревога… Получилось вроде бы достойно… Так говорили все, кто видел это обращение по телевизору. Все, кроме, естественно, Бельцина… Тот, говорят, пришел в неистовый раж – кричал, стучал кулаком и брызгал слюною при подчиненных…

Буквально сразу же после своего обращения Михайлов должен был передавать ему полномочия Верховного Главнокомандующего, – договоренность об этом была достигнута заранее, ещё за несколько дней до этого, – все должно было происходить в кабинете у Михайлова, но к назначенному сроку Бельцин не явился. Михайлов, сидя у себя в кабинете, несколько раз с недоумением смотрел на золотые часы у себя на запястье – церемония должна была уже давно начаться, а Бельцина все не было. Ни слуха, ни духа! Через полчаса нервного ожидания в апартаментах Президента СССР появился министр обороны – (тоже теперь уже бывший!) Василий Шапкин. За ним следовали два полковника. Один из полковников держал в руках черный кейс – "ядерный чемоданчик" – последний атрибут верховной власти, который ещё номинально оставался у президента бывшего Союза.

– Алексей Михайлович, – произнес Шапкин. – Владимир Николаевич предлагает провести процедуру передачи ядерной кнопки в Георгиевском зале. Журналисты уже собрались…

Михайлов непонимающе уставился на Шапкина. Зачем? А потом, вдруг, сообразил… В Георгиевском зале обычно проводились переговоры с лидерами иностранных государств… Видно, таким образом Бельцин решил ещё раз подчеркнуть, что Михайлов теперь никто… Смешно! Если не сказать точней – глупо и убого… В духе Бельцина…

Тугим от гнева голосом Михайлов приказал Шапкину закончить процедуру передачи без него. Тон его был настолько суров и непререкаем, что Шапкину ничего не оставалось, как развернутся и вместе с полковниками покинуть президентский кабинет. Через полчаса, как и положено по-военному коротко, он доложил Михайлову об исполнении приказания.

Но все это было вчера…

А сегодня Михайлову уже приходилось давать интервью в кабинете своего помощника… В углу небольшого кабинета грудой были свалены перевязанные шпагатом папки с документами – их принесли сюда из бывших президентских апартаментов. Михайлову приходилось давать интервью в кабинете, превращенном в подсобку! Когда японский журналист, наконец, уехал, сохранив на своем непроницаемом лице некое подобие учтивости, в кабинет заглянул Чернов. Михайлов сидел на корточках – изучал наугад вытащенный из папки листок.

– Ну вот и все, Толя! – вскинув он на Чернова усталый и грустный взгляд, когда помощник осторожно протиснулся в кабинет. – Пенсионеры мы, считай, теперь с тобой… Несоюзного значения!

Чернов воинственно нахмурил густые торчащие в разные стороны лохматые брови.

– Да, ладно вам, Алексей Михайлович! С чего это вы себя раньше времени со счетов списываете? Вы открыли целую эпоху, перспективу для новых поколений…

Но Михайлов лишь скорбно поморщился.

– Не надо, Толя! Не сейчас… Я вот нашел тут кое-что среди своих старых записей… Подожди, почитаю…

Он поправил у себя на носу очки и принялся глухим, как на похоронах, голосом читать:

"Россия должна быть расчленена на свои составные части… Каждой республике надо предоставить свободу… Задача такова – не допускать существования на Востоке гигантской империи. Большевизм должен остаться в прошлом и тем самым мы выполним свою историческую миссию!"

Михайлов грустно усмехнулся и опустил листок.

– Знаешь, это откуда? – он вскинул на своего помощника больной, как у подранка взгляд. – Это из дневников Йозефа Геббельса… Получается, Толя, что мы сами выполнили задачу фашизма!

Чернов обиженно сверкнул на бывшего начальника глазами.

– А вот здесь я с вами не согласен, Алексей Михайлович! Мы сделали максимум возможного, чтобы вывести страну из состояния гниения, грозящего перейти в гангрену! Да… Были и просчеты, были и ошибки, но мне не стыдно, что я был рядом с вами… И Союз развалили не вы! Союз развалили те, кто собрался в Белоруссии и кто потом узаконил это предательство в Верховных советах республик! А вас можно уважать хотя бы за то, что вы прошли этот путь без крови… Во всяком случае на вас крови нет!

Михайлов медленно поднялся. Сняв очки, положил их в кожаный очечник, сунул в нагрудный карман.

– То не великая заслуга, Анатолий… – глухо сказал он. – Петр Первый, как известно, положил треть мужского населения России, но оставил после себя великую империю, а я без крови разрушил громадную державу… Ладно, Анатолий! Все… – и тоскливо набрякшее лицо бывшего президента разгладилось, словно он вновь обрел свое привычное душевное равновесие. – Что теперь? Что делать собираешься? Чем будешь заниматься?

Чернов пожал плечами.

– А хер его знает! – в сердцах заявил он, но тут же спохватился и добавил смущенно. – Извините… (Стало неудобно, что раньше он выражаться матом при Михайлове себе не позволял, а теперь вроде как можно стало…)

– Ко мне в центр пойдешь? – словно не заметив его нечаянной грубости, спросил Михайлов.

– Не знаю… Подумаю, Алексей Михайлович, – уклончиво ответил бывший помощник. – Отдохну сначала…

– Ну, ладно… Надумаешь, приходи… Буду рад… Ну будь здоров, Толя! – Михайлов подошел и, заглядывая ему в глаза, крепко пожал руку. – Да! И не в службу, а в дружбу, проследи тут, чтобы мои документы ко мне в центр доставили… Хорошо?

Чернов молча кивнул.

Михайлов, одевшись, спустился на улицу, где перед подъездом вместо привычного правительственного ЗИЛа его поджидала обычная черная "Волга". Перед тем, как сесть в машину, Михайлов посмотрел на купол президентского здания. Там, на флагштоке вместо красного полотнища уже развевалось новое, трехцветное – российское.