"Фантастика 2023-164". Компиляция. Книги 1-23 (СИ) - Артемьев Роман Г.

– Ты должен будешь избрать одну из двух чаш.

– Первая чаша из золота. Посмотри, как прекрасна она!

Джеймс показал Виктору чашу из чистейшего золота, усыпанную драгоценными камнями. Её красота затмевала даже её поистине астрономическую стоимость. Чаша гипнотизировала, притягивала взгляд, вызывала почти непреодолимое желание обладать ею, любоваться, держать её в руках.

– В этой чаше будет ждать тебя сладкий, дурманящий напиток, – он зачерпнул немного варева из котелка. – Выпив его, ты погрузишься в сон, а когда проснёшься, вновь окажешься в моём доме в Париже. Я поблагодарю тебя за спасение дочери, награжу деньгами и помогу устроиться так, чтобы ты больше никогда не нуждался. Мы же навсегда исчезнем из твоей жизни.

– И не спеши отказываться от нормальной жизни обычного человека. Поверь, все эти маленькие житейские радости кажутся нам порой ничего не стоящими только лишь потому, что мы к ним привыкли, потому, что они окружают нас каждый день, но стоит их потерять, и наша жизнь превращается в ад. Избрав же вторую чашу, ты навсегда лишишься обычных житейских радостей.

– Вторая чаша – это сосуд из необожжённой глины.

В руках у Джеймса появилось нечто скособоченное, нечто среднее между пиалой и миской, нечто слепленное, наверно, безруким существом.

– В этой чаше, – продолжил Джеймс, зачерпывая из того же котелка, – тебя будет ждать настоящая горечь. Испив её, ты сможешь переступить черту, за которой назад дороги уже не будет. Там ты, может быть, встретишься с нашей Госпожой, но взамен ты лишишься всех человеческих радостей. У тебя не будет ни дома, ни семьи, ни работы. У тебя не будет ничего из того, чем так дорожат люди. Более того, у тебя не будет даже почвы под ногами. Обретёшь ли ты что-то, потеряв всё это? Неизвестно. Ни кто не сможет сказать, что ждёт тебя за этой чертой, потому что там царство Неопределённости.

Сказав это, он поставил чаши на землю. Несмотря на то, что Джеймс зачерпывал одно и то же варево из одного и того же котелка, содержимое чаш было в корне различно.

В золотой чаше был приятно пахнущий травами немного зеленоватый напиток. В глиняной посудине было что-то похожее на свернувшуюся кровь, перемешанную с гноем. Один вид этой гадости вызывал тошноту. А запах… Воняло это ещё более отвратительно, чем выглядело.

Закончив свою речь, Джеймс с Бенджамином застыли, словно встретились глазами с Горгоной. Виктору же было не до них. В его сознании проносились обрывочные картинки из его жизни, и этот процесс захватил его полностью. Вспоминались ему не какие-нибудь важные или эмоционально значимые для него вещи, а совершенно ничего не значащая ерунда. Вот он купается в речке возле родного дома; вот он куда-то идёт с матерью; вот отец учит его ездить верхом; вот он едет куда-то на почтовой карете… Неужели именно из этих пустых событий и состоит жизнь?!

– Пора делать выбор, – сказал Джеймс, когда солнечный диск оторвался от водной глади.

Виктор вдруг понял, что любой выбор – это иллюзия, что у него нет и никогда не было никакого выбора. Всю его жизнь кто-то или что-то, некая Рука Судьбы, словно мать упирающегося ребёнка, тащит его по жизни в одном только ей ведомом направлении. Всё давно уже выбрано, задолго до его появления на свет в этом обличии, что носит теперь имя Виктор. А то, что предлагается сейчас ему – есть не более чем питающее его эго утешение, предназначенное смягчить суровость предопределённости…

Закрыв глаза, Виктор поднял с земли глиняную чашу и, превозмогая тошноту, выпил её содержимое.

На удивление напиток оказался приятным на вкус. Виктору стало тепло и совершенно спокойно. Его эмоции полностью отключились. Сознание стало кристально чистым.

Тело перестало подчиняться Виктору. При всём своём желании он не смог бы ни пошевелиться, ни заговорить, но таких желаний у него не было. Впервые в жизни ставшее свободным сознание упивалось своей свободой, полностью позабыв о телесной оболочке. Оставшаяся без внимания хозяина плоть замерла неподвижно на коряге в сидячем положении точно так же, как до этого замерли тела Бенджамина и Джеймса.

Время сменилось безвременьем, и через мгновение или вечность (в том состоянии они равны) Виктора коснулась Рука Судьбы. Узнав своего истинного хозяина, тело радостно затрепетало. Лёгким, еле уловимым движением Рука Судьбы заставила тело встать на ноги. Одновременно с этим движением полностью изменились декорации. Не было больше ни берега, ни реки, ни коряги. Вместо этого была идеально ровная светло-серая поверхность под ногами, тёмно-серое небо над головой и совершенно чёрный солнечный диск в тёмно-сером небе.

Откуда-то Виктор знал, что столь странным это место выглядит потому, что он впервые в жизни видит всё в истинном свете, а не в том негативном (в фотографическом значении этого слова) отражении, в котором он видел всегда. Он знал, что нужно немного времени, чтобы органы чувств смогли правильно настроиться, точно так же, как и при переходе из темноты на свет.

И точно, когда органы чувств сориентировались, Виктор увидел поистине волшебный солнечно-лунный мир. Под ногами была идеально ровная серебристо-матовая плоскость. Совершенно чистое небо было цвета сияния луны. И только солнце было самим собой, разве что светило ещё ярче обычного.

Шагах в десяти от Виктора находилась та самая черта, которую ему предстояло перешагнуть. Черта шла через всю плоскость от горизонта до горизонта, а, скорее всего, и далее, через весь этот странный, волшебный мир. Черта пылала ярким, холодным огнём, пламя которого вздымалось до самого неба, полностью закрывая всё то, что находилось по ту сторону черты.

Жрецы ждали его у самой черты. Они больше не были Джеймсом и Бенджамином, а являлись самой воплощённой сутью жречества. Они были двумя и одним одновременно. И, наверно, самым удивительным было то, что Виктор в том состоянии не только принимал это как нечто вполне естественное и само собой разумеющееся, но и понимал глубинную сущность происходящего.

Когда Виктор немного освоился в новой реальности, Рука Судьбы заставила его подойти к огненной черте, туда, где его ждали жрецы. В паре шагов от черты Виктор остановился. Перед ним был непреодолимый невидимый барьер.

– Для того, чтобы приблизиться к черте ещё на шаг, ты должен обрести плоть Жизни, сбросив для этого плоть Нежития. Готов ли ты к этой жертве? – торжественно спросил жрец.

– Готов и смиренно прошу принять эту жертву, – ответило тело Виктора.

– Будь по-твоему. Мы принимаем эту жертву, – произнесли жрецы хором.

После этих слов они вылили на Виктора оставшийся травяной отвар из сосуда старинной работы, в который превратился котелок. Отвар буквально прошёл сквозь тело Виктора. Плоть зашипела, словно сода, на которую попал уксус. Кожа начала лопаться и опадать большими пластами. Брызнула кровь. Вслед за кожей начали распадаться ткани и внутренние органы, а кости исчезли, превратившись в сизо-голубой дым. Тело исчезло, но Виктор продолжал оставаться самим собой. Он не чувствовал ни боли, ни страха, словно был сторонним наблюдателем происходящего. Хотя нет, у стороннего наблюдателя подобное зрелище наверняка вызвало бы сильные чувства, тогда как Виктор попросту спокойно наблюдал за происходящим.

Его новое тело возникло как бы разом из ничего. Оно было точно таким же и одновременно совершенно иным, чем раньше. Виктор ощущал это принципиальное различие, но не мог понять, в чём оно заключается.

Сформировавшись, тело ещё на один шаг подошло к черте и остановилось.

– Для того, чтобы сделать ещё один шаг, ты должен очистить душу от яда Нежития. Готов ли ты к этой жертве? – спросил его жрец.

– Готов и смиренно прошу принять эту жертву, – ответила некая незримая часть Виктора.

– Будь по-твоему. Мы принимаем эту жертву, – произнесли жрецы в два голоса.

В их руках появились курительницы, из которых вместо дыма шёл свет. Причём свет это вёл себя точно так же, как обычно ведёт себя дым. Как и отвар, свет легко проходил сквозь тело Виктора, словно он был не человеком из плоти и крови, а бестелесным призраком или духом. Свет уносил с собой нечто невидимое и неощутимое, но настолько родное, что лишившись этого, Виктор впал в смертельную тоску. Это ощущение потери вызвало такую поистине нестерпимую внетелесную боль, что, продлись она чуть больше, Виктор наверняка умер бы, не имея сил её больше переносить.