Наследие - Нора Робертс

Был страх, что он не вернется.

И страх, что вернется.

Она давно знала.

Каждый раз, как подступали рыдания, она признавалась себе, что давно знала, кто он такой. Неправильный, совсем неправильный. Подверженный приступам злости и насилия и прикрывающий это обожающими улыбками, обращенными к отцу.

Ее он всегда ненавидел, и она это тоже всегда знала.

Потому что, сказал он ей как-то раз, она родилась первой. Потому что забрала ту часть отцовской любви и внимания, что по праву принадлежала ему.

И все равно она его защищала. Разве нет? Прикрывала, когда он ночью тайно смывался. Смывала кровь с его одежды, пока не увидели. Отвлекала мать – вот уж что было просто, – когда та спускала на него собак.

Он убил мать.

Она, Никки, это знала? Нет-нет, она не думает, что знала.

Подозревала разве что. Ну, слегка. Но нет, не знала.

Она посылала ему деньги, когда они ему были нужны. И не задавала вопросов.

Не хотела знать ответов. Ей было легче, что его почти никогда не было. У нее же своя жизнь, правда? Нет, правда? Есть же у нее своя жизнь?

Она сжималась в углу, рыдая, смеясь, страдая от боли, чувствуя собственную дрожь, слыша собственный лихорадочный лепет, ни к кому не обращенный.

Она боялась сойти с ума – так ей хотелось жить, жить своей жизнью.

Она не знала про стихи. Не знала про убийства, про тех женщин, которых он убивал.

Но она поняла, что это правда, когда пришла та сыщица. Знала – и защитила брата.

Отец ей говорил, говорил, говорил, что это ее работа. И она просто хотела сделать свою работу.

Умирать ради этой работы она не хотела.

Детектив Морстед читал материалы Рейчел, а его напарница вела машину. У Морстеда, аккуратиста и чистюли, ботинки были начищены до блеска и галстук завязан идеальным узлом. Своей работой он занимался уже двадцать два года, и почти десять лет из них – особо тяжкими. Он был тщательно причесан, лицо с квадратной челюстью – гладко выбрито.

Он всегда и во всем был человеком дотошным и продумывал все до последней детали.

В отчете Рейчел деталей было много.

У его напарницы – уже пять лет успешной совместной работы – Лолы Дикс вид был более небрежный. Волосы она стригла очень коротко, но говорила, что это ей оставляет время для более важных вещей.

Например, поспать.

Одевалась она в пиджаки или блейзеры, но любила яркие цвета. Обычно под них она надевала футболки, а не рубашки на пуговицах. И всегда, кроме лютых зим со снегом, носила кроссовки.

Он прикидывал, что их у нее всегда не меньше дюжины пар.

И если он был человеком деталей, она умела охватить картину в целом.

Он читал ей выдержки, пока ехали по девяносто пятому. Они спорили и обсуждали.

– Это дело похоже на наш случай, кроме оружия убийства. Двадцать второй калибр, пуля в затылок. Но в машине, сзади.

– Уже сидел в машине, как в случае Поттер по нашей реконструкции. У нее было восемь из тридцати четырех, пока мы Поттер не добавили? Нет, Бобби, это не списать на невезение. Она – если наша сыщица права насчет Никки Беннетт – разъезжает по работе. Выбирает цель, наносит удар и исчезает из города.

– Статистически…

– Да-да. – Она покосилась на него, на миг отведя взгляд от дороги. – Нет стандартно женского оружия или женского способа убивать. Среди серийных убийц женщины – редкие птицы. Иногда, Бобби, приходится и редких птиц ловить.

– Иногда. Она запросила у местной полиции ордер на изучение маршрутов Беннетт. Мы своим авторитетом придадим этому запросу вес. – Он почесал ухо. – Мотив за уши притянутый.

– Не столько притянутый, сколько сумасшедший. Прямая месть была бы направлена на семью Риццо – мать, дочь и няньку. Псих же считает, что все женщины, что с папочкой горох молотили, виновны и потому должны расплатиться.

– Много лет, Лола, и куча терпения. И нигде ни намека на стихи или угрозы – кроме как у этой девочки, Риццо.

– Ей под тридцать, Бобби, слово «девочка» уже устарело. Она – та, кто больше всех значит, потому и получает стишки.

– Общая кровь, – согласился Морстед.

– Установить связь, помучить ее малость. Глупо, но тоже проявление самолюбия. Еще немного – и мы съедем с этого богом проклятого шоссе.

– Я хочу связаться со следователем, ведущим это дело в Вашингтоне. Может, стоит поговорить, пока мы все равно там.

Он нашел телефон в деле и был удивлен, когда вашингтонский коп ответил с первого звонка.

– Детектив Бауэр.

– Детектив Бауэр, я детектив Морстед, полиция Ричмонда. Мы расследуем убийство и думаем, что установили связь с одним делом, по которому работаете вы. Сейчас мы едем поговорить с одним частным детективом в Джорджтауне, некая Рейчел Мак-Ни.

Он так резко выпрямился и качнулся назад, что Лола на него глянула. Язык его жестов она понимала: что-то случилось. При этом ничего хорошего.

– Когда? – Он стал что-то записывать на планшете, где делал заметки по делу. – Где она сейчас? Хорошо, там встретимся… – он посмотрел на навигатор, подсчитал, – через пятнадцать минут.

– Еще одна? – спросила Лола, когда он закончил разговор.

– Наша сыщица получила четыре пули рядом со своим офисом. Примерно через полчаса после нашего разговора.

– Мертва?

– Пока нет. Разворачиваемся в больницу, она в операционной.

ДД остановился в национальном аэропорту Рейгана бросить машину на долговременной стоянке и украсть другую. Перевязанную сумку с окровавленным барахлом бросил в мусорный ящик.

Очень не хотелось прерывать плавную поездку, но сучьи копы знают имя сестры, значит, знают и машину.

Пора ее менять.

Ему повезло найти старый простенький фургон без сигнализации. Вскрыл, перенес сумки, оружие, инструменты. Замкнуть провода у этой развалины было детской игрой, так что не прошло и десяти минут, как он снова был на дороге.

ДД заметил, что надо заправиться. И найти место потише, чтобы сменить номера. Осторожность никогда не повредит.

Можно заехать на стоянку грузовиков или на стоянку для отдыха, что-нибудь сожрать и ухо придавить. У него с собой были таблетки, чтобы взбодриться, но время есть, так что стоит поспать.

Спешки нет, и хотелось посмаковать мгновения. Копы, как он убеждался снова и снова, слишком тупы, чтобы зарезанную репортершу – дикторшу на самом-то деле – в Вирджинии как-то связать с нашпигованной свинцом сыщицей в Вашингтоне. Будут гоняться за собственным хвостом в обоих случаях, а он тем временем