Пути и лица. О русской литературе XX века - Алексей Чагин

Но надо вспомнить (еще раз) и о другом. В этой песне, где слово мести не только звучит открыто, но настойчиво повторяется («Услышь меня за темными лесами, убей врага, мучителя убей!..), не случайно повторяются и другие образы — воспоминания о «любимой веснянке», которую певали вместе, о «шелковистых косах», о росах на калине. Ненависть и месть становятся оборотной стороной того, к чему всегда была обращена поэзия Исаковского, — любви, но любви замученной, оскверненной.

Таких песен немного у М.Исаковского, — открытый призыв типа «убей врага!» звучит еще только в «Белорусской песне» (1943). Другие же песни, даже написанные в том же 1942 году, что и «Прощальная», звучат иначе — они обращены к самому светлому и дорогому, что есть в душе у тех, кто их поет; а ненависть к врагу живет в них подспудно – она как бы сама собой разумеется, но почти не выплескивается наружу. Так было в знаменитом «В прифронтовом лесу», где фигура врага вообще не возникает, где говорится опять о минувших светлых днях, о «чем-то дорогом», что было у каждого из поющих бойцов, о любви — и о том, что «дорога к ней ведет через войну». Враг здесь не назван, он существует объективно — как то, что разлучило бойцов с любимыми, с прежней мирной жизнью, и объединило их не только в воспоминаниях об оставленных подругах, но и в стремлении разрушить эту злую силу: «Так что ж, друзья, коль наш черед, – / Да будет сталь крепка! / Пусть наше сердце не замрет, / Не задрожит рука…». Прямой призыв поэта к солдатам звучит напоминанием не о враге, которого надо уничтожить (опять-таки, это остается «за кадром», это подразумевается), а о счастье, которое было разрушено и которое надо отвоевать; речь, стало быть, идет не о том, против чего, а о том, ради чего надо пройти путями войны:

Настал черед, пришла пора, —Идем, друзья, идем?За все, чем жили мы вчера.За все, что завтра ждем…

Так было и в «Огоньке», где все стихотворение-песня оказывается историей любви девушки и бойца — традиционный сюжет, живущий в поэзии М.Исаковского с 1930-х годов и обретающий теперь новую силу, становящийся своего рода продолжением поэтического рассказа о Любушке и Катюше. Все стихотворение озарено светом любви и надежды: «Все, что было загадано, В свой исполнится срок. — / Не погаснет без времени Золотой огонек». Упоминание же о враге возникает лишь однажды, в самом конце стихотворения, — он просто «точечно» обозначен здесь как полюс, противостоящий любви. И. как всегда у Исаковского, любовь к подруге неотделима здесь от любви к родной земле:

И врага ненавистногоКрепче бьет паренекЗа Советскую родину,За родной огонек.

Пожалуй, несколько особняком здесь стоит песня «Ой, туманы мои…», где возникает развернутая картина столкновения с врагом: «Повстречали — огнем угощали, / Навсегда уложили в лесу / За великие наши печали, / За горючую нашу слезу». Здесь не только возникают образы «незваных гостей» — здесь воспевается сила народного мщения: «С той поры да по всей по округе / Потеряли злодеи покой: / День и ночь партизанские вьюги / Над разбойной гудят головой». Однако обрамлена эта картина строками, в которых открываются просторы родной земли, в которых слышатся дыхание родины и невысказанная любовь к ней:

Ой, туманы мои, растуманы,Ой, родные леса и луга!..

Слова эти не случайно повторяются (с незначительными изменениями) в первой и последней строфах, задавая тон всему стихотворению. Речь здесь, как и в других песнях Исаковского, идет о главном — о том, ради чего отправляются партизаны «в поход на врага». Любовь к Родине присутствует здесь в своей абсолютной естественности, она звучит и в словах первых и последних двух строк, и в традиционно песенном зачине, и в счастливо найденных в словесных кладовых народа «туманах» — «растуманах» (как красавица — раскрасавица ), в перекличке которых слышится тихое любование вечереющим миром родной земли. И, главное, — в самой неспешной, полной тишины и простора, мелодии стиха, о которой так прекрасно написал в свое время А.Макаров: «Знакомый добрый голос родины слышится как в словах, так и в раздольной мелодии, которая сама рождается из протяжных, переаукивающихся гласных (оу, аы, он, ау, аы) первой строки, и, будь вы хоть в бескрайней пустыне, на вас повеет звуками родных лесов и перед глазами встанут медленно и плавно накатывающиеся на поля волны вечернего тумана»[594]. Даже здесь, в песне, рассказывающей о беспощадной партизанской войне, главной оказывается тема любви, почти не высказанной прямо, но растворенной в картине «родных лесов и лугов».

Песни, о которых шла здесь речь, создавались в 1941-1942 годах, и понятно, что в них с особенной остротой сказалось переживание той трагедии, которая обрушилась на народ, — и, как следствие, чувство ненависти к врагу, пришедшему на нашу землю. И, как видим, даже в это тяжелейшее время песни М.Исаковского были обращены, прежде всего, к лучшему в душе человека, напоминали о тех святых основаниях жизни, за которые надо идти в бой. То же открывалось и в созданных в эти годы стихотворениях, не ставших песнями (т. е. не положенных на музыку, но по самому своему строю и содержанию примыкавших к этому жанру. В стихотворении «Пели две Маруси…» (1941) говорится о двух подругах, поющих песню об улетающих по осени гусях, о том, как прощаются они с родиной («И кричали гуси, / В небе пропадая, / Что всего дороже / Сторона родная…») В дальнейших же строках песня двух подруг сливается с прощальной песней улетающих гусей, а сами они как бы растворяются в просторном и грустном осеннем мире:

И внезапно в небеГуси прокричалиО разлуке тяжкой,О своей печали.

Прокричали гусиНад лесной округой,Два пера на памятьСбросили подругам.

И подруги стали,Головы закинув,Словно две осенних,Две лесных рябины.

И запели разом,Стаю провожая,Что всего дорожеСторона родная…

Ни слова не сказано здесь о только что грянувшей войне, — но как проникновенно звучат эти как бы простые строки, где любая деталь вырастает до символа, где все образы проникают друг в друга, сливаясь воедино и запечатлевая все то, что должен сохранить, сберечь в своей памяти человек, покидающий родной дом: девичью красу и верность, тишину осеннего мира, прощальный крик улетающих гусей. А все это вместе рождает образ «стороны родной», любовь к которой не декларируется, но чистой, щемящей нотой звучит здесь и в каждой подробности открывающегося мира, и в самой мелодии стиха, полной осенней тишины и грусти.

Эта неизменная — даже в годы жесточайших испытаний — склоненность поэзии к любви и свету, ко всему самому доброму и дорогому в душе человеческой, будучи драгоценным свойством песенного творчества М.Исаковского, объясняется, конечно, не только своеобразием его поэтического дара (хотя и об этом необходимо помнить), но и чистотой того источника, к которому он в данном случае припадал. Одна из коренных черт таланта — да; но и сам жанр песни, обращенной к вековым традициям народного творчества, диктовал здесь свои законы. Ведь мы не вспомним ни одной народной песни, замешанной на ненависти или злобе; все они рождены любовью. Часто слышатся в них ноты горечи и страдания — но и они идут от светлого начала, в них живет тоска по утраченному счастью. В том и сказалась подлинность песенного творчества М.Исаковского, что он, обращаясь к многовековой традиции народного творчества, органично воспринял и выразил в слове не только формы и образы, идущие от этой традиции, но и духовные основания, на которых рождалась и которые несет в себе русская народная песня.

Война продолжалась, приближая победу, и песни Исаковского стали иными. В них в полную силу зазвучали радостные ноты; грусть и суровость, звучавшие прежде в «военных» песнях поэта, отошли в прошлое. Из песен, созданных в последние два года войны, только две — «Песня про “катюшу”» и «Где ж вы, где ж вы, очи карие…» — отдали дань военным сюжетам. Но и здесь все определяло радостное чувство приближающейся победы. Первая из этих песен стала как бы послесловием к знаменитой «Катюше», многочисленные переделки которой — о чем рассказывал сам поэт — распевались на всех фронтах, а героиня песни изображалась в них не только верной подругой ушедшего бойца, но и отважной партизанкой («С автоматом девушка простая»), и медсестрой («Раны Катя крепко перевяжет, / На руках из боя унесет»). «Песня про “катюшу”» стала несколько иным продолжением военного пути «Катюши». «…В канун Нового, 1944 года ко мне в Москву приехали посланцы генерала А.И.Нестеренко, командовавшего крупной гвардейской воинской частью вооруженной “катюшами”, — вспоминал М.Исаковский. – А.И. Нестеренко просил меня, поскольку новое оружие Красной Армии названо по имени моей песни “Катюша”, то, мол, хорошо было бы, если бы я написал новую песню уже о другой “Катюше”. Я выполнил просьбу генерала»[595]. Песня, посвященная грозному оружию, с начала и до конца написана в духе солдатской шутки, она полна юмора, столь присущего таланту поэта: