Хемингуэй - Максим Чертанов

Закончив «Пятую колонну» в ноябре, Хемингуэй собрался уезжать домой, но задержался, потому что приехал Шипмен (он переправлял добровольцев в батальон Линкольна). В Мадриде делать было нечего: Кольцова отозвали в Москву, Дурана сняли с должности, секреты узнать не у кого. Он съездил на день в Барселону (уже управляемую коммунистами), оттуда в Валенсию, там узнал, что началось контрнаступление республиканцев под Теруэлем. После того как в сентябре — октябре франкисты заняли Астурию и таким образом полностью овладели севером страны, Теруэль стал важнейшим участком фронта. От него, расположенного между Мадридом и Валенсией, мог зависеть исход войны: если франкистам удастся наступление, они прорвутся к морю, отрежут Каталонию и выйдут в тыл защитникам Мадрида. Ликвидация же Теруэльского выступа позволяла республиканским войскам обезопасить Валенсию, сократить линию фронта и лишить противника выгодного плацдарма. (Между прочим, теруэльский фронт держали в основном недобитые троцкисты и анархо-синдикалисты.)

В Барселоне он встретил Эренбурга: «Проснулся я оттого, что кто-то меня тряс: надо мной стоял Хемингуэй. „Ну что, возьмут Теруэль? — спросил он. — Я туда еду с Капой“. В дверях стоял мой друг фотограф Капа (он погиб во время войны в Индокитае). Я ответил: „Не знаю. Началось хорошо… Но говорят, что фашисты подтягивают резервы“. Я окончательно проснулся и в ужасе посмотрел на Хемингуэя — он был одет по-летнему. „Ты сошел с ума — там собачий холод!“ Он засмеялся: „Топливо со мной“, — и начал вытаскивать из разных карманов фляги с виски. Он был бодрым, улыбался: „Конечно, трудно… Но их все-таки расколотят…“ Я дал ему имена испанских командиров, сказал, чтобы он нашел Григоровича: „Он тебе поможет“. Мы распрощались на испанский лад — похлопали друг друга по спине».

На 18 декабря было назначено наступление франкистов на Гвадалахару и Мадрид, но в ночь с 14-го на 15-е подразделения республиканской армии под командованием Листера начали контрнаступление; 18-тысячная группировка войск Франко была окружена. 17-го Хемингуэй, Мэттьюз и Капа выехали на линию фронта, а 19-го вошли в Теруэль с первыми республиканскими частями. (Там сражался и Милтон Уолф.) Потом съездили в Мадрид и вернулись, прихватив с собой еще Делмера. О Теруэле Хемингуэй написал три корреспонденции для НАНА, был в восторге: «На фоне ландшафта, ледяного, как гравюра на стали, неистового, как снежная буря в Вайоминге или ураган на открытом горном плато, шло это, быть может, решающее в ходе войны сражение».

Письмо к Хедли Маурер от 31 января 1938 года: «Передай Полу, что я как-нибудь расскажу ему про Теруэль… Мэттьюсу и Делмеру отказали в разрешении ехать в Теруэль и мне пришлось поручиться за них… Первый репортаж о битве я отправил в „Нью-Йорк таймс“ на десять часов раньше Мэттьюса, потом вернулся на фронт, участвовал в наступлении вместе с пехотой, вошел в город вслед за ротой саперов и тремя ротами пехоты, написал и об этом, вернулся и уже готов был отправить прекрасный репортаж об уличных боях, когда получил телеграмму от НАНА. Они сообщали, что им больше не нужны мои корреспонденции. Должно быть, это им слишком дорого обходилось». Он по своему обыкновению исказил факты: и за Мэттьюза не «ручался», и Уилер, директор НАНА, тогда еще не отказывался от сотрудничества, а лишь отклонил одну из заметок о Теруэле, так как она повторяла текст Мэттьюза, опубликованный на 10 часов раньше, а вовсе не позже, хемингуэевского. Но в НАНА действительно были недовольны.

Хемингуэй написал для НАНА 30 корреспонденций — первая («Паспорт для Франклина») была датирована 12 марта 1937 года, последняя («Мадрид ведет свою войну») — 10 мая 1938-го. Поначалу Уилеру нравилось, но вскоре он стал просить побольше писать не о боях, а о «человеческих проблемах». Потом попросить писать пореже (гонорар-то сумасшедший), некоторые тексты критиковал, три — отклонил, так как они дублировали статьи Мэттьюза и Делмера и (по мнению Уилера) отличались от них в худшую сторону.

Чем корреспонденции Хемингуэя не нравились НАНА? Во-первых, они были слишком «литературны» (читателям газет это не нужно) и монотонно-живописны: «Справа от нас желтой громадой высится Мансуэто. Республиканская артиллерия стреляет через наши головы; за выстрелом сперва слышится звук, словно рвут шелк, а потом вдруг вздымающиеся черные дымки разрывных снарядов ложатся на испещренные рубцами оборонительные сооружения»; «Вчера вечером, когда мы прибыли в Барселону, все казалось грязно-серым, туманным и грустным, но сегодня было тепло и солнечно, и розовые цветы миндаля расцвечивали серые холмы и оживляли пыльно-зеленые вереницы оливковых деревьев»; «Под миндальными деревьями в зелени пшеницы сияют маки, и голые серые и белые мадридские стены кажутся очень далекими». Раздражали также бесконечные описания трупов — когда их так много, это не впечатляет: «Убило старуху, возвращавшуюся домой с рынка; она свалилась, как неряшливо увязанный черный узел с платьем, и одна нога ее, вдруг отделившись от туловища, угодила в стену соседнего дома»; «Убило трех прохожих на соседней площади, и они тоже лежали, подобно груде старой одежды, в пыли, на булыжной мостовой, куда ударили осколки „сто пятьдесят пятого“, взорвавшегося на обочине тротуара»; «Ослепительная вспышка и грохот, и легковую машину занесло, водитель вышел, шатаясь, сорванная с головы кожа с волосами свисала ему на лоб, он сел прямо на тротуар и подпер голову рукой, и кровь, поблескивая, стекала у него с подбородка».

Во-вторых, у Хемингуэя было много назойливых указаний на личную храбрость автора (чего не допускали Мэттьюз и Делмер): «Кое-кому это не понравится и будет объявлено пропагандой, но я-то видел поле боя, видел трофеи, пленных и мертвецов»; «Это вторая атака за последние четыре дня, которую я наблюдаю так близко»; «Два дня ваш корреспондент занимался опаснейшим делом в этой войне»; «Ваш корреспондент вошел сегодня в Лериду. Это не такое трудное дело. Нужно только следить за ногами, чтобы твердо ступали, и не поддаваться холодку на спине, от лопаток и выше к затылку, когда пересекаешь сортировочную станцию под пулеметом, бьющим с башни на расстоянии пятисот ярдов».

В-третьих, он допускал много фактических неточностей. В-четвертых, все военные у него были похожи друг на друга и говорили «хемингуэевским стилем». В-пятых, он повторял пропагандистские басни, услышанные от Кольцова, в частности, о каталонцах: «Кухни были вынесены вперед, окопы служили для отдыха, и контакты с противником носили чисто дружеский характер, когда, например, анархисты — так рассказал нам офицер республиканской армии, командующий сейчас этим сектором, — приглашали мятежников сыграть с ними в футбол». Он также приукрашивал положение дел на фронтах и умалчивал о второй гражданской войне, что велась между коммунистами и их бывшими союзниками. Наконец, он, аккредитованный как журналист нейтрального государства, писал о республиканской армии: «мы взяли город такой-то». Претензий множество: по словам Бейкера, «его глаз был не так остер, чтобы подмечать индивидуальные особенности и мелкие детали, как у Дос Пассоса, и он не проявлял дотошности и точности, характерных для работ Мэттьюза и Делмера».