Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

«Достаточно было одного взгляда Леонида Федоровича, чтобы бросить все женские сердца к его ногам. Он был на редкость красив, его громадные глаза, обрамленные пушистыми ресницами, когда он хотел, были неотразимы. Пользовался он этим, впрочем, экономно, был всегда вежлив, скорее даже сдержан и только изредка неприятен. Под тем, что сперва казалось шармом, чувствовалась сухость. Зато, когда нужно, он одной улыбкой достигал желаемого.

В отличие от многих современных хореографов, в произведениях которых больше туманных философских намерений, чем ясных форм, он, как и Нижинская… больше рассчитывал на инстинкт, чем на культуру своих исполнителей, и не терял времени на объяснения. Балетные артисты того времени не щеголяли своей ученостью и не всегда знали, что изображают. Зато они интуитивно изображали отлично и умели воспроизводить все художественные стили, не ведая порой, VIII они века или XVIII. Показывал Мясин бесподобно. Его движения, часто только ему самому вполне доступные, были воплощением гармонии, ритмические нюансы предельно выразительны, созданные им образы незабываемы.

Лучший и знаменитейший танцовщик того времени, он предпочитал характерные и полухарактерные роли, создал собственный стиль и, несмотря на замечательный прыжок, никогда не брался за чистую классику; неправильная форма ног исключала для него классическое трико, которое он даже на репетициях заменял черными брюками наподобие испанских. Эти брюки и высоченный воротник белой рубашки неотделимы от образа Мясина для тех, кто его знал. Нельзя забыть Мясина в балетах „Треуголка“ и „Голубой Дунай“, в роли „бразильянца“ в балете „Парижское веселье“. Все известные танцовщики их танцевали, и никто не мог сравниться с ним.

Престиж его как хореографа был огромен. Мясин был новатором и первым решился ставить балеты на классические симфонии, достигая в своих произведениях на музыку Чайковского, Брамса, Берлиоза исключительных результатов» (Н. Тихонова. Девушка в синем).

МЯСКОВСКИЙ Николай Яковлевич

Композитор, педагог. Ученик А. Лядова и Н. Римского-Корсакова. Профессор Московской консерватории. Автор 27 симфоний, 3 симфониетт, концертов для инструментов с оркестром, 13 струнных квартетов, 9 сонат и циклов пьес для фортепиано, вокальных произведений. Друг С. Прокофьева, Б. Асафьева, Г. Нейгауза.

«Не будет преувеличением сказать, что Н. Я. Мясковский – один из крупнейших симфонистов первой половины XX века не только в нашей стране, но и во всем мире. Глубокие и проницательные мысли, высказанные им в статье о симфонизме Бетховена и Чайковского („Музыка“, 1912), – всего лишь несколько страниц, – как бы небольшое, но ценное дополнение, если угодно, идейное обоснование… того громадного музыкального подвига, который он совершил, создав 27 симфоний, 13 квартетов, 4 фортепианные сонаты, концерты для скрипки и виолончели…Брамс, Чайковский, Малер, Глазунов, Танеев, в наше время Шостакович, Прокофьев… имя Мясковского занимает место в ряду этих корифеев. Не только объем его симфонического творчества, но самая суть его, этот „симфонизм par exellence“, удивительная формообразующая сила, закономерность, оправданность, с которой его музыкальное мышление ставит себе именно такие, самые трудные задачи и победоносно их разрешает… заставляет меня полагать, что о Мясковском еще далеко не сказано последнее слово…Мясковский еще явно недооценен…

Музе Мясковского в высшей степени свойственно то, что писал Баратынский о своей музе… Многим Мясковский представляется мрачным, пессимистом. Ну что ж, это их дело; мне ж его музыка иногда напоминала слова Маяковского „для веселия планета наша мало оборудована“ или замечательное стихотворение Блока… „Да. Так диктует вдохновенье“… Если Мясковский умел с большой силой выразить чувства печали, скорби, отчаяния (а Бетховен не умел?!), трагедийного отношения к жизни, то в целом его творчество никогда не выражало философии отрицания жизни» (Г. Нейгауз. Мысли о Мясковском).

Н

НАБОКОВ Владимир Владимирович

Прозаик, поэт, драматург, филолог. Стихотворные сборники «Стихи» (Пг., 1916), «Горний путь» (Берлин, 1923), «Гроздь» (Берлин, 1923), «Стихотворения. 1929–1951» (Париж, 1952). Романы «Машенька» (Берлин, 1926), «Король, дама, валет» (Берлин, 1928), «Защита Лужина» (Берлин, 1930), «Камера обскура» (Париж, 1932), «Отчаяние» (Берлин, 1936), «Приглашение на казнь» (Париж, 1938), «Дар» (1937–1938; полн. Нью-Йорк, 1952), «Истинная жизнь Себастьяна Найта» (на англ., 1941), «Лолита» (на англ., 1958), «Пнин» (на англ., 1957), «Бледный огонь» (на англ., 1962), «Ада…» (на англ., 1969), «Прозрачные вещи» (на англ., 1972), «Смотри на арлекинов!» (на англ., 1974). «Другие берега. Воспоминания» (Нью-Йорк, 1954) и др. С 1919 – за границей.

«В. В. Сирина, обожаемого первенца моего покойного друга В. Д. Набокова, я знал еще ребенком, но, хотя и очень люблю детей, мало интересовался тонким, стройным мальчиком, с выразительным подвижным лицом и умными пытливыми глазами, сверкавшими насмешливыми искорками. Правда, при частых посещениях особняка Владимира Дмитриевича детей приходилось видеть редко: они были „на своей половине“ (точнее – в своем этаже, надстроенном специально для них).

…По-настоящему я познакомился с Сириным в изгнании, когда он из Кембриджа, где вместе с младшим братом учился, приезжал на каникулы к родителям в Берлин, куда по окончании университетского образования и совсем переселился. Передо мной был высокий, на диво стройный, с неотразимо привлекательным тонким, умным лицом, страстный любитель и знаток физического спорта и шахмат (он выдавался умением составлять весьма остроумные шахматные задачи). Больше всего пленяла ненасытимая беспечная жизнерадостность, часто и охотно прорывавшаяся таким бурным смехом, таким беспримесно чистым и звонким, таким детски непосредственным, добродушно благостным, – что нельзя было не поверить ему.

…Неожиданным и тем более внушительным было сочетание с беззаветной влюбленностью в жизнь, склоняющей к предположению о покладистости, – строгой принципиальности и независимости самостоятельных суждений, завлекающей противопоставлять парадоксы шаблонным высказываниям. Очень редко выражался он, например, о знаменитом физиологе Павлове, слышать не мог о Фрейде без раздражения, может быть, потому, что ему представлялась кощунством попытка проникнуть в „почти нечеловеческую тайну“. И разве в этом не сказывается тоже безграничное, благодарное доверие к жизни, скромность гостя („бесчисленных гостей полны чертоги Бога, в один из них я приглашен“). Воздайте кесарево кесарю, Божие Богу.