Любимые дети, или Моя чужая семья - Диана Чемберлен

– Привет, Кит, – начал он. – Я – офицер Прайор.

Я не помнил такого имени. Он был стар и вроде как знал меня. Впрочем, все знали, кто я. Самая искалеченная, но выжившая жертва пожара. Мои претензии на славу.

– Ничего, если я войду? – спросил он.

Мы сели на кухне. Он снял шляпу, оставившую красную канавку на лбу и висках. И сказал мне, что знал мою мать по «Яванскому кофе». Приятная дама. Как я думаю, куда она девалась?

– Если бы я знал, не позвонил бы вам.

Он задал весьма ожидаемые вопросы относительно ее описания, хотя знал ее лично. Я сказал, что она была на пару дюймов ниже меня. Короткие светлые волосы. Загар. У нее кожа, которая темнеет, если она хотя бы пройдет от трейлера к машине. По мне, так она всю свою жизнь выглядела совершенно одинаково. Никогда не меняла прическу или манеру одеваться. Никогда НИЧЕГО не меняла. И эта мысль сводила меня с ума. Заставляла понять, насколько все серьезно.

– Она по вечерам всегда дома, делает со мной упражнения, – пояснил я. – Мою физиотерапию. И всегда готовит ужин, если только не работает. А сегодня она не работала. Не вижу во всем этом никакого смысла.

Коп все записал в блокнот. У него толстые руки и кольцо на безымянном пальце.

– Она чем-то болела? – спросил он.

– Нет, если не считать артритных коленок. Она стонала, как старушка, когда вместе со мной опускалась на пол, чтобы делать упражнения.

– Никаких приступов? Диабет? Проблемы с сердцем?

– Нет.

– Она принимала лекарства?

Я не мог вспомнить, когда мать пила лекарства, если не считать сиропа от кашля или витаминов.

– Нет.

– Как насчет проблем с душевными болезнями? Для нее и для тебя выдался тяжелый год, с этим пожаром. Не знаешь, у нее была депрессия?

– Не, – отмахнулся я, но на самом деле откуда мне знать? Я не слишком задумывался над тем, каким был этот год для нее. – Она не такого типа женщина.

– Что это означает?

– Сами знаете. Она – твердый орешек. Если бы она участвовала в шоу «Последний герой», наверняка бы победила.

– Некоторые из этих твердых орешков внутри мягче сливочного крема.

– Только не моя мать.

– Ты звонил ее подругам?

– Дон Рейнолдс и Лорел Локвуд.

При упоминании фамилии Локвуд он вскинул брови. Возможно, потому, что Мэгги вышла из тюрьмы.

Я объяснил, что Энди заболел и оставался в нашем трейлере, пока Лорел ездила за Мэгги. Ма сказала ему, что едет в магазин, и не вернулась.

– В какой магазин она могла поехать?

– Полагаю, в «Фуд Лайон» в Хэмпстеде. То есть я думаю, что она поехала за продуктами. Не знаю, куда еще она могла деваться.

Он все еще смотрел в блокнот, хотя ничего не записывал, и я понял, что больше он не может смотреть на мою физиономию.

– Не можешь назвать имена других ее подруг?

– У нее их было немного.

Я не хотел, чтобы она выглядела жалко, так что назвал несколько леди, с которыми она состояла в книжном клубе.

– В какую церковь она ходит?

– Ни в какую.

– Как насчет мужчин? Она с кем-то встречается?

– Нет.

Мать ни с кем не встречалась. Я не мог даже представить такого. Не мог даже представить, что она была настолько близка с Джейми Локвудом, чтобы забеременеть мной.

– Уверен? Ты когда-нибудь подозревал, что она….

– Нет, поверьте. Особенно в этом году. Ее кавалером был я. Она сделала меня своей круглосуточной работой.

– А ты из-за этого злишься? – спросил коп. – У тебя рассерженный голос.

– Не злюсь. Просто… я не хочу, чтобы меня нянчили.

Я заметил, что он смотрит в гостиную, где на полу все еще валялся стул, упавший мне на ногу. Я понял, что он мог заподозрить МЕНЯ. В нечестной игре… В чем угодно. Что я был зол на нее и, возможно, убил или покалечил.

Это взбесило меня еще больше.

– Ты не смотрел, может, что-то пропало?

– То есть вы думаете, что кто-то вломился сюда и украл что-то, а она их поймала и….

– Это всего лишь обычный вопрос, – перебил он. – У нее был чемодан?

Я не знал ответа.

– Она никогда никуда не ездила.

– Но у всех ведь есть чемоданы.

Собственно говоря, у меня чемодана не было. Но, полагаю, мать проводила со мной в больнице столько времени, что чемодан у нее был.

– Можем мы заглянуть в ее комнату? – спросил он.

– Конечно.

Я старался говорить приветливее, особенно потому, что он действительно мог меня заподозрить.

Нам пришлось пройти через гостиную, и он вынул камеру и снял опрокинутый стул.

– Я пытался делать упражнения, – сказал я, потянувшись к эластичной ленте, которую бросил на диван.

– Оставь это здесь, – велел он.

Я уронил руку, и он сделал снимок ленты.

– Как я сказал, она всегда помогала мне делать упражнения. Так что я привязал ленту к ножке стула, а когда потянул, стул упал.

– Угу.

Мы пришли в комнату матери, маленькую и чистую. Постель была застелена. Моя мать – одна из тех, кто застилает постель в ту же минуту, как встает. Она пыталась заставить и меня делать то же самое, но давно сдалась.

Коп встал в дверях и огляделся. Мать заметила бы, что я передвинул расческу с одной стороны полки на другую. Но в ее комнате я совершенно растерялся. Потому что никогда сюда не заходил. Не было причины.

Офицер Прайор открыл дверцу шкафа.

– Тебе не кажется, что одежды стало меньше?

– Понятия не имею. Я никогда…. не обращаю внимания на одежду.

Он вошел в ванную.

– Щетка на месте. У нее было несколько щеток?

– Не знаю.

С чего бы ей иметь несколько щеток?

– Я не вижу косметички, – заметил он.

Косметичка?

– Она почти не красится.

– Как насчет фена? У нее был фен?

– Нет. Волосы слишком короткие.

Он сделал несколько снимков, потом вернулся в ее спальню и стал открывать ящики комода.

– Тут немного вещей. Большинство женщин, особенно когда живут в маленьком пространстве, так забивают ящики, что с трудом открывают их.

Мне было неприятно, что я позволяю этому типу рыться в маминых вещах. Даже в нижнем белье, во имя всего святого!

Наверное, я слишком бурно реагирую. Тем более что мать вот-вот войдет и скажет:

– Что ты делаешь? Я же говорила, что сегодня буду поздно.

– Я нигде не вижу чемодана.

Он по-прежнему шарил в комоде, словно надеялся найти там чемодан.

– Может, она говорила, что уедет на ночь, а я забыл?

Хотя куда она могла поехать?

Он направился к гостиной. Я пошел за ним. Он постоянно оглядывался и, очевидно, все подмечал.

– Тебе сколько? Восемнадцать?

– Да, – кивнул я, хотя до восемнадцати мне не хватало нескольких месяцев.

– Значит, она не бросила несовершеннолетнего.

Он стоял между кухней и гостиной, с руками, сложенными на груди. И смотрел на диван. На красную эластичную ленту. Вообразил, что я пытался удушить ее или что?