Журнал «Вокруг Света» №06 за 1981 год - Вокруг Света

Василий Викторович умолк, будто выдержал минутное молчание. Потом, глубоко вздохнув, продолжил: — А корабль по инерции все еще дрейфовал, его стало разворачивать, и тогда раздался второй взрыв в районе шкафута, в днище. Это был смертельный удар. Вода хлынула в нижние отсеки. И остались в живых только мы — стоящие на мостике и на полубаке. Корабль стал погружаться кормой. Владимир Павлович Васильев, командир миноносца, дал команду покинуть корабль. «Бросайся!» — крикнул он и мне... Подошедший катер, до отказа набитый подобранными людьми с других кораблей взял на свой борт несколько человек. Выбросившись в море, я почувствовал, как засасывает меня воронка от уходящего на дно корабля. Стал отбиваться руками, ногами, чтобы отплыть как можно дальше. Когда выскочил на поверхность, миноносец исчезал под водой, остался один нос над гладью моря. Корабль уходил вниз свечкой. Взрывались котлы, лился мазут, и вдруг загудела сирена. Первая мысль: командир остался на мостике и, уходя вместе с кораблем на дно, дает сирену,

вторая — корабль опрокинулся, и рычаги под собственным весом откинулись, пошел пар, и оттого заревело на всю округу. Где командир?

Я увидел его далеко от себя, в стороне, на какой-то миг мелькнула его огненно-рыжая голова, а потом я потерял его из виду. Налетела авиация, стала бомбить транспорты.

Я вернулся на место гибели корабля, нашел всплывший деревянный брус, схватился, оседлал его и лег... Меня обнаружили к вечеру, когда искали людей небольшие буксиры. Сначала я очнулся от боли в голове — это за волосы меня взяли, приподняли, схватили за плечи и положили на палубе. Кажется, ложкой открыли рот, влили что-то обжигающее. Спирт. Потом я снова потерял сознание…

Пришел в себя, лежа под кустом, на острове Гогланд, Передо мной стоял Владимир Павлович. Так же как и я, весь в мазуте. «Живой? — спрашивает. — Ну-ка попробуй встать». С его помощью поднялся, сделал несколько шагов. «Пошли, если можешь, будем искать своих». Нашли только четверых. А позже выяснили, что из ста восьмидесяти человек остались в живых только одиннадцать.

В тот же день на небольшом судне прибыли в Кронштадт, куда уже пришли главные корабли Балтийского флота, прорвались после нас, во главе с крейсером «Кировым».

Немец уже подходил к Ленинграду. Бои шли около Урицка. Нас, моряков с погибших кораблей, собрали и направили в сухопутные части. Васильев остался в Кронштадте, а мы высадились на берег в районе Петергофа. Со мной были наш боцман Липченко, главные старшины Белозеров, Петров, комсорг корабля Веньямин Федотов... Многие моряки шли в бой в своих бушлатах, бескозырках, тельняшках. Кто сумел, опоясал себя пулеметными лентами... Все это напоминало обстановку гражданской войны — защиты Петрограда.

Конечно, мы были потрясены гибелью нашего корабля, гибелью товарищей, и все это усугублялось еще и тем, что несли потери и не видели близко врага. Но мы чувствовали: вот-вот встретимся с ним лицом к лицу.

Заняли оборону в районе Стрельны, Урицка — под станцией Володарская. Вот здесь мы и увидели фашиста таким, какой он есть... Гитлеровцы шли на нас во весь рост, с закатанными рукавами, упирая ложу автомата в живот, поливали свинцом. «Почему же, — думали мы, — фашист поливает меня огнем автомата, а я должен кривым затвором загнать патронник всего лишь один патрон?» И матросы наши, прячась за деревья, пропускали немца мимо, а потом бросались на него, отнимали оружие обращали против него.

Вот таким был бой под Володарской...

Я слушал Василия Викторовича, вспоминал где-то прочитанные слова старого солдата из гражданской войны: «Вот идет человек, и ты должен убить его, не убьешь — он убьет тебя». Думая об этом, я спросил хозяина квартиры, помнит ли он лицо первого фашиста, с которым встретился близко?

— Это был рыжий здоровенный солдат с сытой, как принято говорить, лоснящейся мордой. Со взлохмаченными космами липких волос, торчащих из-под каски. Шел пьяный и тяжело дышал. Я лежал за деревом и сосредоточенно, весь напрягшись, целился ему в лоб. Видел, как пробил каску...

Фашист присел на колени — сначала на одно, потом на второе и рухнул лицом вниз. Я бросился к нему, схватил его автомат.

Это было на подступах к Стрельне. Пехоту мы уничтожили — пошли на нас танки. Здесь пришлось мне защищать дом своего детства. А случилось это так. За горячностью боя я не заметил, что пробираюсь мимо дома, где каждое лето жила наша семья. И вот я собираюсь бросить связку гранат в танк, идущий на этот дом, как вдруг из подвала, слышу, зовут меня по имени: «Вася! Вася!» Обернулся, Анна Ивановна, хозяйка дома, в подвалах которого набилось много народу с других дач. На ее глазах я и метнул гранаты в танк, он закружился и застыл на месте.

Это были мой первый немец и первый танк.

Потом — бой в Петергофском парке, дрались уже врукопашную. Мы буквально выслеживали их, ловили и уничтожали... Здесь, в Петергофе, и остановили гитлеровцев. Со стороны Стрельны встал немец, со стороны Ораниенбаума-Ломоносова — мы...

Вскоре, в декабре 1941 года, нашу 10-ю стрелковую дивизию направили на знаменитую Невскую Дубровку, где бои были такой жестокости, такого накала, что трудно представить. Положение ото дня на день становилось все тяжелее. Немец укрепился на правом берегу, которому наше командование придавало большое значение при прорыве блокады Ленинграда...

Те, кто до нас ходил на тот берег, принимали на себя яростную лавину огня. От кромки воды до вражеских укреплений было максимум с километр. Находясь на высоте, фашисты хорошо просматривали наши позиции. Казалось, переправиться на пятачок, уже занятый нашими войсками, невозможно. Под градом вражеского огня полегло много людей.

Мы случайно рядом у себя обнаружили полусгоревший бумажный комбинат. Отыскали там, в подвале, большие рулоны бумаги, выкатили их на лед и по три человека легли за ними; сами ползли, а рулоны катили перед собой. Представьте себе такую картину: катятся по льду рулоны бумаги и по ним бьют из чего только можно — из минометов, орудий, пулеметов. Так удалось переправиться на правый берег, окопаться в мерзлой земле и включиться в бой.

А в новогоднюю ночь мы прорвали оборону и отбросили фашистов километра на два. Здесь, на участке Невской Дубровки, это считалось тогда колоссальным успехом...

Помолчав, Василий Викторович отыскал в альбоме маленькую темную фотографию и протянул мне:

— Вот я политрук роты десятой стрелковой дивизии...

Фотография снята в заснеженном лесу, после вручения медали «За оборону Ленинграда». На ней три офицера в сухопутной форме. И хотя лица на снимке различить трудно, узнать Василия Викторовича мне помогла флотская его осанка.

Вот еще один снимок, покрупнее. Групповой портрет на фоне едва различимой надстройки корабля. Здесь Василий Викторович снова во флотской форме, в шинели с двумя рядами блестящих пуговиц. Глаза затемнены козырьком фуражки. Наверное, думаю, снимок относится ко времени, когда флот готовился к наступлению на морю за освобождение наших военно-морских баз в Нарве, Таллине, Риге, Лиепае... И тогда был создан дивизион бронированных морских охотников. Но что это за гражданские люди с ним, одетые как попало? Двое в каракулевых ушанках, один в кепке и комиссарской кожанке. Скуластые лица...

— ...Это на крейсере «Киров»,— Василий Викторович вынул фотографию из альбома и, близко разглядывая ее, сказал: — Здесь я старший лейтенант, а гражданские — делегация из Казахстана. Они прибыли сразу же после прорыва блокады с эшелоном продуктов. Четыре вагона специально для «Кирова». Дело в том, что Казахстан шефствовал над нашим крейсером, на котором служило тогда много казахов...

Я еще не говорил вам, как снова вернулся на флот...— Василий Викторович вложил на место фотографию и продолжил: — Ведь как оно было... Когда мы вышли из Невской Дубровки, мне предоставили отпуск. Зима 1942 года, самое тяжелое время блокады. Я шел в Ленинград после страшных боев. Иду через Обводный канал домой, к матери. Вокруг оборванные провода трамвайных линий, вагоны, застывшие в снегу, и тени — город был без огней... Мать застал больной, укутанной в одеяло, в одежде. В глаза бросилась мешковина на креслах. Понимаю, что ей пришлось сдирать с них кожаную обивку. Оказалось, что она толкла ее, пропускала через мясорубку и варила… Достал свой паек, согрел воду и стал кормить мать. Я видел, как она ест хлеб, и в какой-то момент остановил ее: взял осторожно за руки, боясь сделать ей больно. Мать была очень слаба. На следующий день пошел по блокадному Ленинграду. Дойдя до набережной Невы, увидел дорогие моему сердцу силуэты боевых кораблей. Был я в сухопутной форме: в шинели, обожженной, простреленной, на петлицах — три кубика политрука, ушанка. Иду и всматриваюсь в лица, пытаюсь узнать знакомых моряков. Так дошел до моста Лейтенанта Шмидта. И тут увидел — стоит крейсер «Киров». Не знаю почему, но что-то толкнуло меня подняться на корабль. Взбираюсь по трапу, а вахтенный офицер, стоявший на юте, подтянутый, такой сияющий, с надраенными пуговицами, всматривается в меня: зачем это пожаловал сухопутный человек?